Конец главы
Шрифт:
– Пыль с рамок я стерла, Энни. Не закрывайте окно и дверь: пусть в комнате хорошо пахнет. Можете вы прибрать ее сейчас же?
– Да, миледи.
– Тогда не откладывайте, - я не знаю точно, когда приезжает мисс Динни.
Леди Черрел вернулась к своим счетам, но не смогла привести их в порядок, сунула в ящик и отправилась к мужу. Тот тоже сидел над счетами и бумагами, и вид у него был подавленный. Она подошла к нему и прижала его голову к себе:
– Джин тебе сказала, Кон?
– Это, конечно, единственный выход. Но мне будет больно видеть, как Динни тоскует.
Они помолчали, потом леди Черрел
– По-моему, нужно рассказать Динни о наших затруднениях. Это ее хоть немного отвлечет.
Генерал взъерошил себе волосы:
– В этом году мне не хватит трехсот фунтов. Двести я выручу за лошадей, остальное покроет лес. Даже не знаю, что тяжелее. По-твоему, Динни что-нибудь придумает?
– Нет, но это ее обеспокоит и помешает ей так сильно тревожиться изза другого.
– Понимаю. Ну, тогда расскажи ей сама или попроси Джин. Я не могу. Динни еще решит, что я намерен урезать ее карманные деньги, а она и так получает жалкие гроши. Дайте ей понять, что об этом даже речи нет. Самое лучшее для нее - уехать путешествовать, но на что?
Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.
Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и суета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века отпечаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испытывал в этот день неловкость, и она давала себя знать в каждом слове и жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как выказать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить человека так, чтобы он не почувствовал в словах привета намека на ликование? Всеобщее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла и вычесала собак, потом настоятельно потребовала дать ей машину, решив встречать все дневные поезда.
Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же попала в объятия Джин.
– Хэлло, вот и ты, дорогая!
– поздоровалась та.
– Новая собака?
– Да, и чудесная.
– Много у тебя вещей?
– Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, - они вечно заняты с велосипедами.
– Я снесу.
– Ни в коем случае. Веди Фоша!
Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:
– Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно, да и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.
– Да, его еще не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.
Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до поместья ее невестка вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу...
Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринулся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и простора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла внимание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась снова. Динни позвала собаку и двинулась дальше. На первом из черрелских лугов сено еще не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадет домой, нужно будет следить за каждым словом и взглядом, без конца улыбаться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Динни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжигало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У нее не было никаких мыслей, - все растворилось в тоске об утраченном и невозвратимом. А над нею плыл
Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как ниточка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав цветник, добралась до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит ее рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.
Ее мать сидела с таким лицом, которое бывало у нее, по выражению
Динни, "в ожидании отца". Отец ее стоял с таким лицом, которое бывало у него "в ожидании мамы". Джин выглядела так, словно из-за угла вот-вот появится ее детеныш.
"И этот детеныш - я", - подумала Динни, перешагнула через порог и попросила:
– Мамочка, можно мне чаю? Вечером, когда все уже пожелали друг другу спокойной ночи, она снова спустилась вниз и вошла в кабинет генерала. Он сидел за письменным столом, держа карандаш и, видимо, обдумывая то, что написал. Девушка подкралась к отцу и прочла через его плечо:
"Продаются лошади:
1) Жеребец - гнедой, рост пятнадцать три четверти, десять лет, здоровый, красивый, выносливый, хорошо берет препятствия.
2) Кобыла - чалая, рост пятнадцать с четвертью, девять лет, послушная, годится под дамское седло, хорошо берет препятствия, отличная резвость.
Обращаться к владельцу, Кондафорд, Оскфордшир".
– М-м!
– промычал сэр Конуэй и вычеркнул слова "отличная резвость".
Динни нагнулась и выхватила листок.
Генерал вздрогнул и повернул голову.
– Нет!
– отчеканила Динни и разорвала объявление.
– Что ты! Нельзя же так! Я столько над ним просидел.
– Нет, папа, лошадей продать невозможно. Ты же без них пропадешь!
– Я должен их продать, Динни.
– Слышала. Мама мне сказала. Но в этом нет необходимости. Случайно мне досталась куча денег.
И девушка выложила на письменный стол отца так долго хранимые ею кредитки.
Генерал поднялся.
– Ни в коем случае!
– запротестовал он.
– Это очень благородно с твоей стороны, Динни, но ни в коем случае!
– Ты не имеешь права отказываться, папа. Позволь и мне сделать чтонибудь для Кондафорда. Мне их девать некуда, а тут как раз три сотни, которые, по словам мамы, тебе и нужны.
– Как некуда девать? Вздор, дорогая! Их тебе хватит на хорошее длительное путешествие.
– Не надо мне хорошего длительного путешествия! Я хочу остаться дома и помочь вам обоим.
Генерал пристально посмотрел ей в лицо.
– Мне стыдно их брать, - сознался он.
– Я сам виноват, что не справился.
– Папа! Ты же никогда ничего на себя не тратишь!
– Просто не знаю, как это получается, - там мелочь, здесь мелочь, а глядишь, деньги и разошлись.
– Мы с тобой во всем разберемся и посмотрим, без чего можно обойтись.