Конец игры

Кортасар Хулио

В среду жребий тянули лишь мы с Оландой, так решила Летисия, и с ее стороны это было справедливо. Оланда – вот везучая! – снова выиграла, но письмо Ариэля упало к моим ногам. В первую минуту я думала отдать письмо Летисии, но потом передумала. С какой стати мы должны так рассыпаться перед ней? С какой стати? Ариэль написал, что хочет поговорить с нами и что на следующий день придет к нам прямо по шпалам с соседней станции. Почерк мало сказать отвратительный, зато в конце приписка, очень милая: «Всем трем статуям сердечный привет! Ариэль Б.». Не подпись, а какие-то каракули, но все-таки в них что-то особое.

Я прочла послание вслух, но обе – вот странно! – словно онемели. Подумать, такое событие, а они молчат, будто не понимают, что надо заранее все обсудить, потому что, если об Ариэле узнают дома или того хуже: нас выследят эти пигалицы Лоса, – нам несдобровать! Понять нельзя, почему мы все делали

молча. Молча сняли наряд с Летисии, молча сложили все украшения в корзину и молча, почти не глядя друг на друга, дошли до белой калитки.

Тетя Руфь велела нам с Оландой выкупать Хосе и забрала с собой Летисию – ей пора принимать лекарство. А мы, оставшись вдвоем, смогли наконец выговориться. Какое чудо – к нам придет Ариэль, у нас теперь есть знакомый мальчик, настоящий, его не сравнить с кузеном Тито, таким болваном, который до сих пор играет в солдатики и мечтает о Первом причастии. Мы так волновались в ожидании этой встречи, что коту, бедняжке, пришлось терпеть черт-те что. Не я, конечно, а решительная Оланда, вот кто первый заговорил о Летисии. У меня просто мозги лопались: с одной стороны, просто ужас, если Ариэль узнает правду, а с другой – пусть все сразу и раскроется, ведь никто не должен губить свою судьбу из-за других. Но как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того – страдалица, а тут все сразу навалилось – и новое лекарство, и вся эта история…

Вечером мама не знала, что и думать: мы почти не разговариваем. Что такое? Может, вам мыши язык отгрызли? Она смотрела со значением на тетю Руфь, и обе наверняка решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучит совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится, что она пойдет к себе и будет читать «Рокамболя». Оланда вызвалась проводить ее, та согласилась, но как-то нехотя, а я взялась за вязание – такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что там в комнате Летисии и почему застряла Оланда. Наконец она появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь уберут со стола. «Она никуда не пойдет, – шепнула Оланда, когда мы остались одни. – Вот это письмо она велела передать ему, если он спросит о ней». Для убедительности Оланда оттянула кармашек блузки и показала мне сиреневый конверт. Вскоре нас призвали вытирать посуду, а потом мы легли спать и уснули как убитые – устали от всех волнений и от Хосе, который не выносит купанья.

На другой день меня послали на рынок, и целое утро я не видела Летисию, которая пряталась в своей комнате. Перед обедом я успела заглянуть к ней на минутку – она сидела, обложенная подушками, у окна и рядом – девятый томик «Рокамболя». Выглядела Летисия совсем плохо, но, увидев меня, весело рассмеялась и стала рассказывать, какой ей приснился забавный сон и как смешно билась о стекло глупая оса. Я забормотала, что мне обидно идти без нее к нашим ивам, но слова почему-то выговаривались с трудом. «Если хочешь, мы скажем Ариэлю, что ты нездорова». А она как отрезала: «Нет!» Тогда я начни уговаривать, правда, не так чтоб искренне, пойти вместе с нами и, осмелев, даже сказала, что ей, мол, нечего бояться и что настоящее чувство, оно не знает преград. Я даже припомнила несколько высокопарных и красивых фраз, которые мы вычитали в «Сокровищнице младости». Но чем дальше, тем труднее было говорить, потому что Летисия упорно молчала, разглядывая что-то в окне. Казалось, она вот-вот заплачет. Я не выдержала и в конце концов как бы спохватилась, ах, меня небось заждалась мама! И выскочила за дверь. Обед тянулся целую вечность. Оланде досталось от тети Руфи за жирное пятно на скатерти… Не помню, как мы вытирали тарелки и как добежали до белой калитки. Зато помню, что у заветной ивы мы без тени ревности друг к другу обнялись, едва не заплакав от счастья. Оланда волновалась, сможем ли мы рассказать о себе как надо, произведем ли хорошее впечатление на Ариэля. Мальчики из старших классов обычно презирают девчонок, которые только кончили школу первой ступени, они, мол, умеют возиться с тряпками, и больше ничего. Ровно в два часа восемь минут появился поезд, и Ариэль радостно замахал нам обеими руками, а в ответ вместе с яркими платочками взметнулось наше «Добро пожаловать!». Не прошло и получаса, как мы увидели Ариэля, который спускался к нам с насыпи. Он был в сером и куда выше ростом, чем мы представляли. Я плохо помню, как начался разговор. Ариэль с трудом подбирал слова и явно робел. Кто бы подумал! После таких записочек, после решения прийти к нам! Торопливо расхвалив наши «статуи», он поинтересовался, как нас зовут, а потом спросил, почему мы только вдвоем. Оланда сказала, что Летисия – не смогла. А он: «Очень жаль. Очень жаль!» И еще: «Какое красивое имя – Летисия!» Потом стал подробно рассказывать о Промышленном училище – вот тебе и английский колледж! – и попросил показать наши наряды. Оланда отодвинула камень, и перед

ним предстало все наше богатство. Он, по-моему, с искренним интересом рассматривал украшения, а порой, задерживая в руках какую-нибудь вещь, задумчиво говорил: «Это однажды надевала Летисия» или: «Это было на восточной принцессе» – так он окрестил нашу китайскую принцессу. Мы сидели под тенью ивы, и, хоть лицо у него было довольное, слушал он рассеянно – по всему чувствовалось, что лишь хорошее воспитание мешает ему встать и уйти. Раза два-три, когда разговор готов был оборваться, Оланда вскидывала на меня настороженные глаза. Нам обеим было плохо, хуже некуда, хотелось, чтоб все поскорее кончилось, хотелось домой. Чего его дернуло знакомиться с нами! Ариэль снова спросил о здоровье Летисии, но Оланда, метнув в меня взглядом, ответила: «Она не смогла прийти». И все, а я-то надеялась, думала, что она скажет правду… Ариэль прутиком чертил на земле геометрические фигуры, то и дело поглядывая на белую калитку. Все было яснее ясного. Так что я очень обрадовалась, когда Оланда вытащила наконец сиреневый конвертик и подала его Ариэлю. Он так и замер, а потом, когда ему объяснили, что это от Летисии, сделался пунцовым и спрятал его в карман, не хотел, видимо, читать при нас. В общем, сразу поднялся и сказал: «Что ж, я рад нашему знакомству». Но рука его была вялая, даже неприятная, и мы просто уже не чаяли, чтоб все поскорее кончилось, хотя потом только и говорили о его серых глазах, о его улыбке, необыкновенной и очень печальной. Еще нас поразило, как он сказал напоследок: «Простите и прощайте!» Мы в жизни не слыхали такого, и прозвучало это так красиво, так трогательно, как стихи. Когда мы пересказывали все Летисии – она нас ждала под лимонным деревом в саду, – меня подмывало спросить, что было в ее письме, но попробуй спроси, раз она запечатала его, прежде чем отдать Оланде, словом, я не посмела, и мы по очереди нахваливали Ариэля и всё восхищались тем, что он так расспрашивал о ней. Мы, разумеется, хитрили, потому как любому понятно, что все получилось странно – и очень хорошо, и очень плохо. Летисия вроде чувствовала себя счастливой и в то же время едва сдерживала слезы. В конце концов мы позорно удрали от нее, сославшись на тетю Руфь – она нас ждет не дождется. А бедная Летисия осталась сидеть под лимонным деревом среди жужжащих ос.

Перед сном Оланда шепнула мне: «Завтра, вот увидишь, нашей игре – конец!» Она ошиблась, хотя и не очень: на другой день, за обедом, когда принесли сладкое, Летисия осторожно подала нам знак. Мы просто оторопели, да нет, обозлились: все-таки надо иметь совесть! Но так или иначе, после того, как посуда была перемыта, мы встретились с Летисией у калитки и все трое побежали к железной дороге. А там, у ивы, – мы обомлели! – Летисия, глядя на нас, стала молча вытаскивать из кармана мамино ожерелье, все ее кольца и знаменитый перстень с рубином – гордость тети Руфи. Ужас! Если эти поганки за нами шпионят – а с них станется, – они тут же доложат маме, что мы утащили из дому семейные драгоценности, и мама нас просто убьет! Но Летисия и бровью не повела, сказала, что в случае чего сама за все ответит, а потом, уставив глаза в землю, глухо проговорила: «Я сегодня буду „статуей", хорошо?» Мы как-то сразу прониклись жалостью к Летисии, захотелось обласкать ее, угодить ей, но при этом оставался след злой досады. Мы выбрали для Летисии самые лучшие украшения – павлиньи перья, мех, издали напоминавший серебристого песца, и розовую вуаль, которую она навертела на голову тюрбаном. Все это великолепно сочеталось с драгоценными камнями. Летисия молчала, обдумывала, наверно, какой будет ее статуя. Когда появился поезд, она не спеша подошла к насыпи, и все драгоценности разом вспыхнули на солнце. Потом она резко вскинула руки вверх, словно собралась изобразить живую картину, а не статую. Голову отвела назад (единственное, что ей, бедняжке, было доступно) и так сильно перегнулась, что нам стало страшно. Но какая это получилась прекрасная статуя! Чудо! Мы даже не сразу вспомнили про Ариэля, который, высунувшись из окна, смотрел на Летисию, смотрел только на нее, не видя нас, не видя ничего вокруг. Смотрел, пока поезд не скрылся за поворотом. Не знаю почему, мы, словно нас кто толкнул, побежали к Летисии – она стояла с закрытыми глазами, и по ее лицу катились крупные слезы. Тихонько, безо всякой злобы, Летисия отвела наши руки и спустилась вниз. Мы с Оландой помогли ей спрятать все драгоценности и потом, когда она ушла, в последний раз сложили в корзину ее любимые украшения. Не стоило гадать, что нас ждет, и все же назавтра мы как угорелые побежали к ивам, рванули, едва дослушав тетю Руфь, которая строго-настрого велела не шуметь, не беспокоить Летисию – она, бедная, расхворалась и с постели не вставала. Когда мимо нас промчался поезд, мы нисколько не удивились пустому окошку во втором вагоне. Мы улыбались то ли с облегчением, то ли со злостью. А наш Ариэль – мы-то знали! – тихо сидел на противоположной стороне и смотрел на желтоватую реку серыми глазами.