Конец истории и последний человек
Шрифт:
10. В стране культуры
Пришел я к вам, вы, современники, и в страну культуры. Впервые посмотрел я на вас как следует и с добрыми желаниями; поистине, с тоскою в сердце пришел я. Но что случилось со мной? Как ни было мне страшно — я должен был рассмеяться! Никогда не видел мой глаз ничего более пестро-испещренного! Я все смеялся и смеялся, тогда как ноги мои и сердце дрожали: "Ба, да тут родина всех красильных горшков!" — сказал я.
190
Ницше Ф. Соч. в двух томах. М. 1990. Т. 2. С. 85.
Мы подошли к самой трудной части нашего рассуждения: ведет ли Механизм современной науки к либеральной демократии? Если логика развивающейся индустриализации, определяемая современной наукой, создает сильное предрасположение в пользу капитализма и рыночной экономики, не порождает ли она также и свободное правление с демократическим участием? В своей явившейся поворотным пунктом статье 1959 года социолог Сеймур Мартин Липсет показал, что существует весьма высокая экспериментальная корреляция между стабильной демократией, с одной стороны, и уровнем экономического развития страны — с другой, а также с другими показателями, относящимися к экономическому развитию, такими как урбанизация, образование и так далее. [191] Существует ли необходимая связь между передовой индустриализацией и политическим либерализмом, которая и вызывает эту корреляцию? Или же политический
191
Seymour Martin Lipset, "Some Social Requirements of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy" American Political Science Review 53 (1959):69—105. см.также главу "Economic Development and Democracy" B S.M. Lipset, Politicot Man: Where, How and Why Democracy works in the Modem World. (New York: Doubleday, 1960), pp. 45-76; Phillips Cutright, "National Political Development; Its Measurement and Social Correlate", American Sociology Review 28 (1963):253—264; n Deane E. Neubauer, "Some Condition of Democracy", American Political Science Review 61 (1967: 1002—1009.
Как мы увидим далее, отношения между экономическим развитием и демократией далеко не случайны, но мотивы, стоящие за выбором демократии, в основе своей не экономические. У них другой источник, а индустриализация дает им осуществиться, но не делает необходимыми.
Тесная связь, существующая между экономическим развитием, уровнем образования и демократией, очень ясно проявилась в Южной Европе. В 1958 году Испания приняла программу экономической либерализации, согласно которой меркантилистская политика франкистского государства должна была смениться либеральной, связывающей испанскую экономику с внешним миром. Это привело к периоду быстрого экономического роста: в десятилетие, предшествующее смерти Франко, рост испанской экономики составлял 7,1% в год: Примеру Испании почти сразу последовали Португалия и Греция и достигли темпов роста 6,2% и 6,4% в год соответственно. [192] Социальные преобразования, вызванные индустриализацией, оказались весьма масштабны: в 1950 году в Испании только 18% населения проживало в городах с населением более 100000, к 1970 год эта цифра выросла до 34%. [193] В пятидесятых годах половина населения Испании, Португалии и Греции была занята в сельском хозяйстве, а в среднем в Западной Европе в сельском хозяйстве были заняты 24% населения. К 1970 году только в Греции эта цифра еще оставалась выше средней, а в Испании процент занятых в сельском хозяйстве упал до 21%. [194] Урбанизация принесла более высокий уровень образования и личных доходов и стремление к потребительской культуре, созданной в пределах Европейского Сообщества. Хотя сами по себе эти экономические и социальные изменения не принесли с собой большего политического плюрализма, они создали социальную среду, в которой мог процвести плюрализм, когда созреют политические условия. Сообщалось, будто Лауреано Лопес Родо, франкистский комиссар по Плану Экономического Развития, во многом руководивший испанской технократической революцией, сказал, что Испания созреет для демократии, когда доход на душу населения достигнет 2000 долларов. Эти слова оказались пророческими: в, 1974 году, накануне смерти Франко, ВВП на душу населения стал равен 2446 долларам. [195]
192
R.Hudsonand J. R. Lewis, "CapitalAccumulation:The Industrialization of Southern Europe?" в сб. под ред.Allan Williams, Southern Europe Transformed (London: Harper and Row, 1984), pp. 182 См. также Linz (1979), стр. 176. Эти темпы роста больше, чем за сравнимый период у шести исходных членов ЕС или девяти его членов после прекращения начального расширения сообщества.
193
Johan F. Coverdale, The Political Transformation of Spain after Franco (New York: Praeger, 1979), p. 3.
194
Linz (1979), p. 176.
195
Coverdale (1979), p.l.
Аналогичную связь между экономическим развитием и либеральной демократией можно увидеть и в Азии. Япония, первая азиатская страна, предпринявшая модернизацию, была и первой, достигшей либеральной демократии. (Демократизация в Японии была установлена, так сказать, под Дулом пистолета, но результат оказался настолько долговременным, что уже нельзя сказать, будто демократия навязана силой.) Тайвань и Южная Корея, имеющие второй и третий уровень образования и ВНП на душу населения, испытали огромные изменения своих политических систем. [196] Например, на Тайване 45% членов Центрального Комитета правящей партии Гоминдан имеют дипломы о высшем образовании и многие из них получены в США. [197] Сорок пять процентов тайваньцев и тридцать семь процентов южнокорейцев имеют высшее образование; в США эта цифра составляет 60%, в Великобритании — 22%. И естественно, что именно молодые и лучше образованные члены парламента Тайваня старались сделать этот парламент более представительным учреждением. Австралия и Новая Зеландия, эти страны европейского заселения в Азии, конечно же, модернизировались экономически и демократизировались задолго до Второй мировой войны.
196
"Taiwan and Korea: Two Path to Prosperity", Economist 316, no. 7663 (July 14, 1990), p. 19.
197
Pye (1990a), p.8
В Южной Африке система апартеида законодательно установилась после победы Национальной Партии Д.Ф. Малана в 1948 году. Африкандерская община, которую представляла эта партия, являлась особенно отсталой в социо-экономическом смысле, в особенности по сравнению с современными ей европейскими странами. Африкандеры этого периода в массе своей были бедными необразованными фермерами, недавно пришедшими в города под давлением засухи и лишений. [198] Захватом государственной власти африкандеры воспользовались для экономического и социального развития, в основном работая в общественном секторе. Между 1948 и 1988 годами произошло превращение общины африкандеров в урбанистическое, образованное и все более предприимчивое сообщество белых воротничков. [199] С образованием стали проникать политические нормы и тенденции внешнего мира, от которых невозможно было изолироваться. Либерализация южноафриканского общества началась в конце семидесятых годов с восстановлением легализации черных профсоюзов и ослабления законов о цензуре. К тому времени, когда Ф.В. де Клерк повел переговоры с Африканским Национальным Конгрессом (февраль 1990 года), правительство во многом просто следовало мнениям своего белого электората, уже мало отличающегося по образованию и роду занятий от населения Европы и Америки.
198
Согласно одному источнику, в то время пятую часть африкандерского населения можно было бы назвать "белыми бедняками" с таким определением: "лицо, ставшеенастолько зависимым по моральным,экономическимили физическим причинам, что не может без посторонней помощи найти для себя средства к жизни..." Davenport (1987), р. 319.
199
В 1936 году 41% африкандеров проживали в сельской местности; к 1977 году эта цифра упала до 8%, при этом 27% остались "синими воротничками" — рабочими, а 65% стали "белыми воротничками" — менеджерами и специалистами. Цифры взяты из Hermann Gilomee and Laurence Schlemmer, From Apartheid to Nation-Building (Johannesburg: Oxford University Press, 1990), р. 120.
Аналогичные социальные преобразования произошли и в Советском Союзе, хотя и медленней, чем в странах Азии. Он тоже превратился из аграрной страны в урбанизированное общество с растущим
Изучая мировую историю, нельзя не заметить весьма сильной общей корреляции между передовой социо-экономической модернизацией и возникновением новых демократий. Традиционно наиболее экономически развитые регионы, Западная Европа и Северная Америка, также являются колыбелью наиболее старых и стабильных либеральных демократий. Сразу за ними следует Южная Европа, достигшая либеральной демократии в семидесятых годах двадцатого века. В самой Южной Европе самым шатким оказался переход к демократии в Португалии в середине семидесятых годов, поскольку эта страна начинала с самой низкой социо-экономической базы; и очень многие социо-экономические преобразования пришлось проводить после падения старого режима, а не до. Экономически сразу за Европой следует Азия, страны которой демократизировались (или находятся в процессе демократизации) в строгом соответствии со своим уровнем развития. Из бывших коммунистических государств Восточной Европы наиболее экономически развитые (Восточная Германия, Венгрия и Чехословакия, сразу за которыми следует Польша) также быстрее всего перешли к полной демократии, а менее развитые Болгария, Румыния, Сербия и Албания в 1990—1991 гг. выбрали в правительство коммунистов-реформаторов. Советский Союз имеет уровень развития, примерно сравнимый с уровнем больших государств Латинской Америки, таких, как Аргентина, Бразилия, Чили и Мексика, и, как они, не сумел достичь полностью стабильного демократического порядка. В Африке, самом малоразвитом регионе мира, существует лишь горсточка недавних демократий с сомнительной стабильностью. [201]
200
В начале шестидесятых годов Питер Уаqлз указывал, что Советский Союз начинает обучать технократов своей элиты на основе функциональных, а не идеологических критериев, и этов конце концовзаставит их понять иррациональность и прочих аспектов их Экономической системы. См. Political Economy of Communism (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1962), р. 329. Moshe Lewin указывал на колоссальную важность урбанизации и образования как базы для перестройки. См. The Gorbachev Phenomenon: A Historical Interpretation (Berkley, Calif.: University of California Press, 1987).
201
Как отмечалось в части первой, в восьмидесятых годах многие африканские страны, включая Ботсвану, перешли К демократии, и еще многие запланировали выборы органов власта на девяностые.
Единственная очевидная региональная аномалия — это Ближний Восток, где нет стабильных демократий, но насчитывается достаточно стран с душевым доходом на европейском или азиатском уровне. Однако это легко объясняется нефтью: нефтяные доходы позволили таким государствам, как Саудовская Аравия, Ирак, Иран и ОАЭ, иметь все современные приманки — автомобили, видеомагнитофоны, истребители-бомбардировщики "Мираж" и так далее — без необходимости выполнять социальные преобразования в обществе, которые необходимы, если подобные богатства создаются трудом населения.
Для объяснения того, почему прогрессирующая индустриализация должна породить либеральную демократию, выдвигаются доводы трех типов, и каждый из них до некоторой степени дефектен. Первый аргумент — функциональный, утверждающий, что лишь демократия способна быть посредником в сложной паутине взаимных интересов, создаваемых современной экономикой. Эту точку зрения сильнее всего отстаивал Талкотт Парсонс, который утверждал, что демократия есть "эволюционный универсал" всех обществ:
"Главный довод в пользу того. что демократическая ассоциация есть универсал... состоит в том, что чем больше и сложнее становится общество, тем важнее эффективность политической организации, не только по административным возможностям, но также и не в последнюю очередь в поддержании универсалистского законного порядка... Ни одна институциональная форма, в основе своей отличающаяся от демократической ассоциации, не может... поддержать консенсус между различными лицами и группами, относительно применения власти и относительно принятия наиболее ответственных политических решений". [202]
202
Parsons (1964). рр. 355-356.
Несколько перефразируя утверждение Парсонса, можно сказать, что демократия лучше всего приспособлена для работы с быстро возникающими групповыми интересами, порождаемыми процессом индустриализации. Рассмотрим полностью новые социальные действующие лица, возникающие по ходу индустриализации: рабочий класс с постоянно увеличивающейся дифференциацией по специальностям; новые слои управленческого персонала, интересы которых не обязательно совпадают с интересами высшего руководства, правительственные чиновники на национальном, региональном и местном уровнях и волны иммигрантов из-за границы, легальных и нелегальных, желающих воспользоваться преимуществами открытых рынков труда в развитых странах. Демократия, как утверждается, лучше функционирует в урегулировании всего этого, потому что она более адаптабельна. Определение универсальных и открытых критериев для участия в политической системе позволяет этим новым группам и интересам выразить себя и присоединиться к общему политическому консенсусу. Диктатура тоже может приспособиться к изменениям и в некоторых случаях способна действовать быстрее демократии, как действовали олигархи, правящие Японией Мэйдзи после 1868 года. Но история изобилует примерами, когда узкая правящая элита не видела прямо у себя под носом изменений в обществе, вызванных экономическим развитием, как прусское юнкерство или землевладельцы Аргентины.
Согласно этому рассуждению, демократия более функциональна, чем диктатура, поскольку большая часть конфликтов между вновь возникающими социальными группами требует разрешения либо в судебной, либо в конечном счете в политической системе. [203] Рынок сам по себе не может определить необходимый уровень и место размещения инвестиций в общественную инфраструктуру, или правила урегулирования трудовых споров, или степень регуляции воздушных или грузовых перевозок, или профессиональные стандарты здоровья и безопасности. Каждый из таких вопросов несколько "нагружен оценкой" и должен быть передан политической системе. И если эта система хочет иметь возможность согласовывать такие конфликтующие интересы справедливо и так, чтобы удовлетворить все основные стороны, действующие в экономике, она должна быть демократической. Диктатура может разрешать такие конфликты во имя экономической эффективности, но бесперебойное функционирование современной экономики требует от всех ее многочисленных социальных составляющих воли к совместной работе. Если люди не верят в легитимность арбитра, если они не доверяют системе, то не может быть активного и доброхотного сотрудничества, которое требуется для функционирования экономики в целом. [204]
203
Есть и такой вариант этогофункционального аргумента, что либеральная демократия необходима для гарантии правильной работы рынка. Дело а том, что авторитарный режим надзирает за рыночной экономикой и редко при этом готов не вмешиваться — у него постоянное искушение воспользоваться властьюгосударствавинтересах роста, справедливости, национальной безопасности или ради других политических целей, имя которым легион. И только наличие политического "рынка", можно было бы сказать, предотвратит не нужноевмешательствогосударствав экономикублагодаря реакциии сопротивлению немудрой государственной полигики. Такой аргумент приводит Марио Варгас Льоса уде Сото (1989), стр. ХVIII-ХIХ.
204
Нечто подобное происходило в Советском Союзе в шестидесятых — Семидесятых годах, когда партия до некоторой степени стала меньше рулевым, направляющим курс экономического развития сверху, и больше третейским судьей, посредником между интересами различных секторов, министерств и предприятий. Партия могла диктовать на идеологической основе, что сельское хозяйство должно быть коллективизировано, а министерства — работать по централизованному плану, но идеология мало может помочь в разрешении конфликта, скажем, двух отраслей химической промышленности, конкурирующих за инвестиционный ресурс. Утверждение, что советская партия, государство играла рольпосредника в институциональных интересах, не подразумевает, что существовала настоящая демократия или что партия в других областях жизни общества не правила железной рукой.