Конец каникул
Шрифт:
Я был хорошо знаком с хозяином тира. Приходил к нему вместе с отцом десятки раз. Я втиснулся между солдатами и громко сказал:
— Здравствуйте, пан Зендеровский! Можно попробовать счастья? Я заплачу завтра.
Я знал, что он согласится. Так повелось, если я был не при деньгах. Но тут неожиданно встряла Ирка:
— Могу дать в долг. Сколько тебе надо?
Тогда, в свою очередь, завелся один из солдатиков. Неизвестно почему,
— Стреляй, приятель, я заплачу! Но стреляй по цветочкам!
Я глянул на Эльжбету и понял, что ей это не нравится. Она ждала моего ответа. А меня разбирал смех. Ишь ловчило! Сам по мишеням, а мне по цветочкам. Хочет посадить меня в лужу. Зендеровский следит за разговором, улыбается в усы, а сам заряжает для меня ружье. Отец всегда говорил: «В каждом тире одно ружье лучше других, понимаешь? Все ружья хороши, а одно лучше. Чудес не бывает, Юрек!» Я знал, что старик Зендеровский даст мне именно такое.
— Ну как? Стреляешь, друг? — спросил снова солдатик. — Отстрели два цветочка для дам!
— Три! — с ехидством протянула Ирка. И повернулась к Эльжбете. — Мы просим три, правда?
Хвастаться я не мастер, но сейчас был доволен, что дело приняло такой оборот. В тире стало тихо, люди почувствовали, что за этим что-то кроется. А у меня даже мысли не было, что промажу. Когда стреляешь, думать об этом нельзя.
Я неуверенно взял в руки ружье, будто впервые в жизни. Конечно, я ломал комедию, и Зендеровский это знал. Я испытывал какое-то дикое удовольствие. Повернулся к Эльжбете.
— Ты тоже хочешь цветок?
— Нет, — ответила она сухо. Эльжбета, конечно, рассердилась, что я поддался на провокацию, что выставлю посмешищем и себя и ее.
Я выстрелил три раза, один за другим, не опуская ствола. Так учил отец. И еще потому, что это производит на зрителей сильное впечатление. На землю упали два цветка. Зендеровский их не поднял. Сказал равнодушно:
— Теперь на ходу, а? У тебя еще два выстрела в запасе.
И, не дожидаясь ответа, включил моторчик. Цветочки потихоньку закружились…
— Какой хочешь? — спросил я Эльжбету.
— Я уже сказала — никакого…
— Юрек, а я хочу вон ту красную гвоздичку! — заявила Ирка и улыбнулась.
В первый раз я промазал. Пришлось подождать, пока красная гвоздичка не выйдет снова на выстрел. Трах! Попал. Цветок падает. Я откладываю ружье.
— Браво! — сказал солдатик, но как-то без энтузиазма. И достал из кармана деньги.
Но старик Зендеровский не взял.
— Не надо, сержант! Это была реклама. Фирма организует, фирма платит!
И он подал мне три сбитых цветка. Два из них я отдал солдату. Красную гвоздику Зендеровскому. Тот взял.
— Спасибо, пан Зендеровский! До свидания!
— До свидания…
И мы с Эльжбетой ушли. Только минуту спустя, когда торговые ряды остались позади и мы были уже на площади, Эльжбета остановилась и тихо сказала:
— Ну знаешь ли… Вот не думала! Какого страху ты на меня нагнал! Зачем ты соврал, что не умеешь стрелять?
— Я не говорил, что не умею…
— Слушай, а эта твоя… соседка. Она знала, что умеешь?
— Почему спрашиваешь? Эльжбета покачала головой:
— Она никогда
Я не ответил.
Прошло несколько дней. Погода стояла великолепная, отец ни словом не упомянул о той встрече в парке, Збышек больше не попадался на глаза (говорили, что он целыми днями удит рыбу на «итальянском» берегу!), а Рыжий снова куда-то исчез. Жизнь, короче говоря, шла своим чередом. Каждый день мы ходили с Эльжбетой на пруд, а искупавшись, загорали на пляже или в парке.
Иногда к нам присоединялся Толстый, но со временем у него было туго. Ему надо было добывать разные справки, и он то и дело ездил с матерью в Катовицы — все из-за этого техникума. Он стал как-то серьезнее, и в ответ на мои вопросы, не отказались ли они со Збышеком от экспедиции в грот, пренебрежительно махал рукой: сейчас, дескать, не до глупостей. Да и меня разбирал смех, когда я вспоминал, как мы недавно снаряжались за сокровищами. За сокровищами в грот с водопадом — ничего себе дела!
Глава 7
Эльжбета сильно загорела и день ото дня становилась красивее, а может, так мне казалось. Мы целыми днями разговаривали, о чем именно — не объясню. Или, наоборот, не произносили ни слова, но молчать нам было легко. Не странно ли? Иногда мне приходило в голову, что не мы с Эльжбетой смеемся, купаемся, ездим на велосипедах, что все это происходит в кинофильме, который я вижу на экране. Может, и в самом деле я видел что-то похожее в кино?
Вот уж придумал! Но с мыслями бывает по-всякому, иногда самые невероятные лезут в голову, и обычно тогда, когда человек к ним не подготовлен. Все чаще убеждался я в этом.
Однажды я сказал Эльжбете:
— Ты, пожалуй, другая, не такая, как все эти девчонки из нашего класса, ну… и все здесь вообще…
— Почему другая? — удивилась она. — Какая же я?
— Так мне кажется… Знаешь что? Только ты не смейся! Я думаю, это хорошо, что мы не ходили вместе в школу, скажем, с первого класса, а?
Я чувствовал, она меня не понимает, но объяснить не мог. Девчонок из своего класса как-то не замечаешь. Вроде бы они и есть и в то же время… А может, дело не в этом? Не знаю. Получали они пары или пятерки, ссорились ли между собой, мирились ли, опаздывали на уроки или сдували на контрольных — все они делали так же, как мы. Меня раздражало, когда они строили физиономии или хихикали неизвестно над чем. Писали друг другу на уроках записочки… Впрочем, не только девчонки девчонкам. Зенек и другие ребята тоже получали от них послания. Некоторые девчонки были даже очень хорошие. В танцевальном ансамбле и клубе я два года танцевал в одной паре с Ханкой Карбовской. Она приходила иногда к нам домой за тетрадкой или еще за чем. Маме она даже нравилась, мама говорила, что она очень хорошенькая. Может, так оно и было, да что из этого? Потом я ушел из клуба, и она перестала приходить. Зенек сказал, что она втрескалась в нового учителя рисования. Год назад он появился у нас в школе, говорили, что художник… Тоже мне придумала — влюбиться в учителя! Он же с бородой. Совсем, что ли, дуры девчонки, не понимаю…