Конец лета
Шрифт:
Случайная помеха.
Рууд, наверное, так и думал. И он, и отдел кадров считали, что знают, кто она и что для нее лучше всего. На самом деле они были весьма далеки от истины.
Так почему она терпит их опеку? Почему приняла все условия договора, которые впарил ей профсоюз, хотя могла просто взять и уйти?
Хорошие вопросы, особенно сегодня вечером, а ответ все тот же. Потому что она приняла решение не сбегать больше, как только возникнут трудности. Звучит внушительно, слова зрелого и ответственного человека, но главная причина, по какой она осталась, согласившись
Вероника покосилась на телефон, стоявший на столе. Лампочка светилась красным, не мигала. Сообщений нет. Ничего другого Вероника и не ждала. Но все же при виде этого широко открытого красного глаза ей отчего-то стало грустно. Кайф от терапевтической сессии испарился, и тягостная печаль ощущалась теперь всем телом. Вероника ненадолго задумалась. Может, снять трубку, позволить пальцам набрать запретный номер – только чтобы услышать голос Леона? Конечно, Вероника не стала этого делать. Она же не дура. Она прекрасно себя знает – и не решается заводить мобильный телефон, потому что смски чуть не сами себя пишут и отправляют.
В ванной на полу кучей лежала одежда: белая рубашка с длинными рукавами, в ней Вероника похожа на монахиню, черные брюки, хлопковые трусы, купленные в H&M (пять штук в упаковке). Простые дешевые тряпки, такие же безличные, как ее дом.
Вода была противно теплой, даже если пустить холодную на полную мощность. Вероника позволила ей свободно стекать по телу, по зубчатому красному шраму, который тянулся вдоль почти всего правого предплечья. Пройдет еще несколько лет, и он побледнеет, сольется с кожей, как царапины на дверце ее машины. Превратится в неотчетливое напоминание о старой ошибке.
После душа Вероника почувствовала себя лучше, словно вода смыла мрачные мысли. Завернулась в белый махровый халат, который они с Леоном стащили из уютной маленькой гостиницы в Трусе, где он в первый раз сказал, что любит ее, прихватила сигареты и пепельницу и уселась в нише окна, выходящего на улицу. Вообще-то Вероника бросила курить. В рамках своего личного плана терапии. Никаких стимуляторов – ни табака, ни алкоголя. В первую очередь – алкоголя.
Внизу, на улице, уже зажглись фонари. Вокруг них толклись мошки. На миг ей в голову пришла мысль о ночных бабочках. Дома они иногда проникали в комнаты через дверь террасы и, треща крыльями, плясали вокруг кухонной лампы. Перед внутренним взором всплыло тревожное выражение на лице матери, вызванное этими танцами.
Воспоминание удивило Веронику, и она выдула дым прямо в летний вечер. Попыталась направить мысли по другому пути. Чтобы они не привели ее на лед.
Сигарета кончилась быстрее, чем она рассчитывала; Вероника раздавила окурок в пепельнице, подумывая, не закурить ли вторую. Но тут ее кое-что отвлекло. Внизу коротко мигнул слабый огонек, а потом исчез, сменился красновато горящей точкой. Наверное, сосед выполз на улицу, выкурить вечернюю сигаретку.
Вероника с любопытством высунулась из окна, высматривая сквозь листву деревьев, кто же там стоит. Присутствие курильщика выдавала только пылающая точка, которая то разгоралась, то уменьшалась в такт затяжкам.
Вероника представила себе, как человек внизу улизнул
Эта мысль заставила Веронику усмехнуться. Ей нравилось молчаливой невидимкой сидеть здесь, наверху, пока курильщик внизу тайком смолит свою сигарету. Это давало ей ощущение преимущества, контроля, возбуждавшее не хуже групповой терапии.
Огонек еще раз мигнул, потом описал дугу по направлению к сточной канаве. Кажется, перекур окончен, курильщику пора домой. Но нет. Курильщик, видимо, остался стоять, где стоял. Вероника высунулась еще немного, ей показалось, что она различает сквозь листья темные контуры фигуры. Пятно посветлее – лицо – повернуто вверх, к ее окну. Вероника попятилась, запахнула халат на груди. Она чувствовала себя разоблаченной. Ее словно увидели насквозь.
Любовь моя
В первый раз я настолько чувствую жизнь. Словно до этого было долгое забытье, серое пограничье между снами и бодрствованием. Но сон кончился. Я наконец с тобой.
Я живу ради тех минут, когда мы с тобой садимся в машину. Ради наших побегов, когда мы можем быть собой.
Тебе наверняка известно, что о тебе говорят. Злословят недоброжелатели. Я усмехаюсь украдкой – я знаю, как они неправы. Я знаю тебя лучше, чем любой другой человек, я знаю твою суть, скрытую под суровой маской. Но – будем осторожными, любовь моя. Все взгляды направлены на нас, и никто не желает нам добра. Никто.
Глава 6
Лето 1983 года
– Ничего себе! Мы тут больше часа. Самое время сделать перерыв, заправиться. Согласен? – Не откажусь. – Сейлор смотрел, как Раск вытаскивает из воды якорь и вешает его на поручни пластмассовой лодочки. Потом парень хлопнул себя по шее и вытер смесь убитого комара и пота о штаны. Другой рукой он извлек из мешка, стоявшего на дне у них между ногами, бутылку спиртного.
– Жара, как в Африке, – констатировал Раск и, посчитав, что дальнейшие речи излишни, протянул бутылку Сейлору. Хотя полузаросший пруд был не больше десяти-двенадцати метров в ширину и потому почти весь оставался в тени окружавших его деревьев, жара и впрямь была удушающей. Мошки плясали над стоячей водой, отваживаясь время от времени выбираться в пятна солнца там, где лучи пробивались сквозь листву, меняя цвет воды с черного на бутылочно-зеленый.
Вместо ответа Сейлор вытащил пробку и сделал пару основательных глотков. Только сейчас он понял, что это не покупная выпивка. Он вернул бутылку Раску и сгорбился над короткими веслами. Молодой выпил почти вдвое больше, но Сей-лор смолчал. В конце концов это бутылка Раска, его самогон; не дело обращать внимание на жажду того, кто угощает.
– Уфф. То, что надо. – Раск провел руками по голове, под мышками у него темнели пятна пота. – Теперь хоть не учуешь, как воняет эта чертова лужа. Надо было заправиться до того, как мы взялись за дело.