Конец "Осиного гнезда". Это было под Ровно
Шрифт:
— Помню.
— Велика она? — спросил я.
— Ну, как сказать… — Таня немного задумалась. — По-моему, очень большая… Да, большая.
— Больше той, на которой я должен был приземлиться?
Таня махнула рукой:
— Что вы! Конечно больше! На ней десять таких поместится.
— Вот это номер! — поразился я. — А на карте такой поляны нет!
Таня заявила, что она не ошибается.
— Дорогу до нее найдете? Не заплутаетесь? — спросил я.
Таня и Сережа заговорили в один голос и заверили меня, что выведут на
— Отлично! — сказал я. — Завтра утром мы выступим и больше, пожалуй, сюда не вернемся. Пойдем на поляну, а оттуда на озеро, встретим там Фому Филимоновича. Сейчас займемся сборами. Когда у тебя сеанс, Сережа?
— В двенадцать, — ответил он.
— Так. Передашь, что утром мы оставляем Полюс недоступности и пусть нас слушают завтра в это же время.
Сережа кивнул головой, а на лице Тани появилось выражение физической боли.
Я понял ее, но продолжал в том же тоне:
— Засветло надо уложиться и распределить весь груз по мешкам… Ты как себя чувствуешь, Таня? Как здоровье?
— Что? — недоуменно спросила она.
— Можно на тебя рассчитывать? Выдержишь? Не придется нам на руках тебя тащить?
Таня смутилась.
— Что вы… — проговорила она.
— Тогда готовь и себе мешок, — сказал я. — Выносите все наружу.
И закипела работа. Окончили укладку, когда начало темнеть. Приближалась ночь.
— А теперь спать! — приказал я. — Дежурить буду сам.
Все улеглись. Я не верил в то, что ребята уснули, но, когда заглядывал в землянку, там царила полнейшая тишина.
Чуть свет я поднял всех на ноги. Позавтракали всухомятку. Потом взвалили на себя вещевые мешки. Каждый мешок весил чуть ли не два пуда. В них были гранаты, взрывчатка, самовоспламеняющаяся жидкость, ракеты, патроны, батареи к радиостанции, запальный шнур, детонаторы, другое боевое имущество и кое-что из продуктов.
Перед уходом мы постояли в молчании у могилы, прощаясь с Семеном, и покинули Полюс недоступности навсегда.
Здесь, под березами, каждый из нас оставил частицу своей души. Мы шли вперед, и расстояние между нами и Семенам с каждым шагом увеличивалось. Он остался один оберегать наш временный и свой вечный приют…
Мы шли гуськом. Первым шагал Логачев, за ним Таня, затем Ветров, Березкин, замыкающим — я. Идти было очень трудно: давал о себе знать груз за плечами. Но никто не роптал, не охал, не жаловался, Через четыре часа, сделав пять привалов, мы достигли наконец цели. С первого взгляда на поляну я понял, что о лучшем не стоит и мечтать.
Все устали, всем зверски хотелось есть, отдохнуть, но, когда я предложил сейчас же обойти поляну и тщательно осмотреть ее, все, в том числе и Таня, захотели сопровождать меня.
Мы облюбовали в лесу, у самого края, сухую впадину, вероятно воронку от разрыва большой бомбы, уже густо поросшую мягкой травой, и сложили в нее все наше имущество.
Я сказал:
— Что ж, все хотят идти? Придется
Выручил Логачев.
— Я останусь, — заявил он. — Ночевать тут будем?
— Тут.
— Хорошо, ступайте, я найду себе работенку.
Я решил пройти поляну от края до края, чтобы убедиться, нет ли на ней пней, опасных неровностей или сырых, заболоченных мест.
И мы зашагали вчетвером. Чем дальше шли, тем больше убеждались, что эта поляна — идеальный естественный аэродром. Она была ровна и тянулась с востока на запад километра на два — два с половиной.
— Эге! — воскликнул Березкин. — Да тут можно сажать тяжелые бомбардировщики!
— Видите, Кондратий Филиппович, — сказала Таня, — я не ошиблась.
Тому, что Таня сама вызвалась пойти с нами, и тому, что она заговорила, я, кажется, был рад не меньше, чем этой находке.
С нас градом катился пот, мы чуть волокли уставшие ноги, но продолжали самым тщательным образом обследовать поляну.
Часа через два обессиленные, но довольные мы вернулись к своему новому лагерю.
Логачев, пока мы ходили, не сидел сложа руки. Над воронкой уже возвышался скелет шалаша из длинных жердей. Николай накрывал его заготовленной хвоей. В сторонке ярко, бездымно горел костер.
— Ну, Танюша, засучивай рукава! — сказал я. — От еды, я думаю, никто не откажется.
— Я помогу тебе, Таня, — предложил Сережа Ветров.
Таня не отказалась от помощи и спросила:
— Только что готовить? У нас есть пшенный и гречневый концентраты, есть рыбные и мясные консервы. Можно наделать лепешек из муки, есть немного сала.
— По-моему, — выразил общее мнение Березкин, — давай то, что побыстрее. Я до того отощал, что готов за поясной ремень приняться.
Таня и Сережа занялись стряпней. Березкин стал помогать Логачеву, а я засел за составление радиограммы.
Затем я достал свою рабочую схему и нанес на нее и озеро и поляну. Поляна стояла почти на полпути к осиному гнезду и километрах в шести от озера. В километре от поляны пролегала лесная дорога, идущая от Ловлино на юго-восток к железнодорожному разъезду. Дорогой этой, как мы знали, оккупанты не пользовались…
Наевшись до отвалу гречневой каши, приправленной кусочками сала, и запив ее горячим чаем, мы, установив порядок дежурства, проспали до трех часов дня.
Я проснулся последним и почувствовал, что от усталости не осталось и следа. В воздухе пахло хвоей и свежей, сочной травой. День был в самом разгаре, и солнце припекало основательно.
Сережа Ветров сидел, опершись спиной о ствол сосны: в его руках я увидел карандаш и походную записную книжку, с которой он никогда не расставался. Но он не писал, а разговаривал с Таней, которая сидела против него на траве и перебирала крупу. Я прислушался. Они спорили. Сережа доказывал, что без радиосвязи работа в тылу неприятеля невозможна. Таня горячо спорила.