Конец Осиного гнезда(изд.1960)-без илл.

Брянцев Георгий Михайлович

— Скажи пожалуйста!
– удивился механик, закрывая дверь.
– Впервые на нашем борту такой пассажир!

Гюберт делал вид, что дремлет.

Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.

47. В МОСКВЕ

Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице,

кроме коренного москвича Сережи Ветрова.

— Москва?
– крикнула мне на ухо Таня.

— Москва!
– ответил я.

И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.

— Глядите!
– Петрунин тронул меня за плечо.
– Машина полковника.

По лётному полю катилась закрытая легковая машина.

Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.

— Полковник торопится, - сказал Петрунин.
– Хотя это ему несвойственно. А с ним…

— С ним полковник Фирсанов, - улыбнулся я.

Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они - и Решетов и Фирсанов - были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.

И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.

— Выходите первым, - сказал мне Петрунин.
– А за вами - соратники. Мы потом. А сюрприз придержим…

Со стесненным дыханием я шагнул на первую ступеньку лесенки, а потом спрыгнул на землю и, приложив руку к кепке, доложил Решетову:

— Товарищ полковник! Докладывает майор Стожаров… Задание выполнено!

— Здравствуйте, подполковник!
– прищурив глаза, четко ответил Решетов и крепко пожал мне руку.

Мне показалось, что я ослышался, но Фирсанов рассеял мои сомнения.

— Привет, подполковник! Привет, Кондратий Филиппович! Очень рад и хочу тебя обнять, - сказал он.ъ

Он так и поступил.

— Здравствуйте, товарищи!
– обратился Решетов к моим друзьям.

Я смешался. Хотел было поблагодарить за присвоение нового звания и не нашел слов для этого.

Потом я попытался представить своих друзей, но меня прервал Решетов:

— Зачем? Я и так всех знаю. Это Таня!
– И он пожал ей руку.
– Это Фома Филимонович!
– Потом, взглянув поочередно на Березкина и Логачева, он сказал: - И тут не спутаю. Это товарищ Логачев, а это товарищ Березкин… А теперь вы пожалуйте сюда, товарищ Ветров.
– И он протянул руку Сереже.

Фома Филимонович тряхнул головой, потискал пятерней свою прокуренную бороду и пробормотал что-то себе под нос.

— А живой груз?
– спросил полковник Решегов, пытливо заглядывая мне в глаза.

Сообразив, в чем дело, я сказал:

— Таня, покажи!

Таня вынула из рукава белку.

— Не об этом речь, - проговорил Решетов, сдерживая улыбку.

— Не понимаю, товарищ полковник… - попытался выкрутиться я.

— Эх, вы, а еще разведчик, - покачал головой Решетов.
– Так знайте же, что если

вы оставляете рацию партизанам, то это не значит, что мы лишились связи. Наши самолеты тоже хорошо оборудованы… Правильно, майор?
– спросил он Петрунина.

— Так точно, товарищ полковник!
– сказал Петрунин и виновато покосился на меня.

Я развел руками и сказал:

— Не знал я, что за такое короткое время среди моих друзей появится уже второй "предатель".

Решетов и Фирсанов рассмеялись.

Когда вывели Гюберта, он на мгновение сощурился от солнца, постоял на площадке трапа, а потом медленно спустился. Его подвели к Решетову. Рядом с Гюбертом поставили Похитуна. Как они отличались друг от друга! Гюберт стоял выпрямившись, надменно подняв голову. В лице его не было ни кровинки. Губы плотно сжаты. Приметный шрам четко вырисовывался на лбу. А Похитун походил на побитую собаку. Его тонкие и кривые ноги заметно дрожали в коленях.

— Если я не ошибаюсь, - обратился Решетов по-немецки к Гюберту, передо мной стоит майор германской разведывательной службы Вильгельм Гюберт?

— Вы хорошо осведомлены, господин полковник, - с подчеркнутой вежливостью по-русски ответил Гюберт.

— Освободите им руки и отправляйте, - приказал Решетов.
– Машина с охраной ждет у подъезда.

Два бойца повели пленных.

— И вы поезжайте, - сказал нам Решетов.
– Вас тоже ждет машина. Поехали, товарищ Фирсанов!

Мы взяли из самолета свои вещи, попрощались с экипажем и, сопровождаемые Петруниным и Воронковым, тронулись к выходу.

Все чувствовали себя прекрасно, а когда въехали в Москву с ее широкими проспектами и просторными площадями, по-военному суровую и скромную, залитую ярким светом восходящего солнца, у меня на душе стало так легко и радостно, что захотелось петь. Вместе с Петруниным и Воронковым я едва успевал отвечать на вопросы, которыми засыпали нас Фома Филимонович, Таня, Логачев и Березкин.

Навстречу нам, погромыхивая, бежали трамваи, мягко и степенно плыли грузные троллейбусы, мчались стремительные машины. Звонки и гудки разноголосых сирен уже будоражили утро столицы.

Через час бесшумный лифт поднял нас на седьмой этаж гостиницы. Нам приготовили два номера, один против другого. В большом трехкомнатном "люксе" должны были разместиться мужчины, а в маленьком номере - Таня.

Я не буду описывать состояния моих друзей, впервые попавших в столицу. Оно и так понятно. Ведь мы попали в Москву, в столицу, в комфортабельную гостиницу - прямо из леса, из тыла врага, с территории, захваченной фашистскими оккупантами. Всего шесть часов назад мы швыряли в окна вражеского разведывательного пункта гранаты и бутылки с горючей смесью; всего шесть часов назад наши руки разили врага и сами мы подвергались смертельной опасности; всего шесть часов назад мы травили свирепых овчарок, бесшумно снимали часовых, били мебель, взрывали сейфы и набивали вещевые мешки захваченными документами; всего шесть часов назад мы во мраке ночи пробирались нехожеными тропами по дремучему лесу, думая лишь об одном - как бы не опоздать к приходу самолета!… Контраст был слишком резок.