Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича)
Шрифт:
«Это погоня»,- сказал я.
«Только без паники,- говорит Накрохин.- Иди за мной!»
Мы пошли, и минут через десять вновь услышали голоса впереди себя.
Накрохин выругался и сказал:
«Только бы овчарок не пустили по следу, сволочи, а так мы их обдурим».
Мы свернули круто влево и прибавили шагу. Мы спускались в овраги, скользили по снежным увалам, взбирались на пригорки и наконец выбрались на накатанную дорогу. Она мне показалась знакомой.
Накрохин посмотрел на часы и ахнул: до первого сеанса с Большой землей оставалось
«Бежим,- сказал он.- Десять минут по дороге,пять в сторону, а пять останется мне для раскладки рации».
И тут он втянул голову в плечи и опять выругался: впереди снова послышались голоса. Нас, как волков, обкладывали со всех сторон. Мы взяли круто вправо и побежали сколько было сил. На ходу натыкались на пни, проваливались в ямы, стукались лбами, падали друг на друга, поднимались и вновь бежали…
Остановились, выбившись из сил, на замерзшем болоте. Прислушались и ничего, кроме собственного дыхания, не услышали. Погоня, видимо, отстала или сбилась со следа.
Накрохин сказал:
«Отсюда ни шагу, пока не кончу сеанс. А ты сторожи».
И он передал мне свой автомат. Затем он раскинул рацию, набросал при свете карманного фонарика радиограмму, начал настраиваться. Потом сказал:
«Черт знает что… Я хочу им передать, а Центр свою передачу навязывает».
«Принимай!- посоветовал я.- Теперь не до споров».
Накрохин перешел на прием, записал несколько слов и вдруг, сбросив наушники, захохотал и стал кататься по снегу.
Я опешил,не понимая,в чем дело. Подумал,грешным делом,уж не рехнулся ли он.
Нахохотавшись вволю, он сунул мне в руку лоскут бумаги. Я осветил фонариком и обмер: телеграмма была незашифрованной. И она гласила:
«Выходите в первый населенный пункт и сообщите его наименование. По вине и неопытности молодого пилота вас выбросили на свою территорию,в Пензенскую область. Майор Коваленко».
Тут уж расхохотались все: и Фома Филимонович, и Таня, и я…
Старик смеялся, бился в кашле и приговаривал:
— Не могу… Ей-богу, не могу!… Довоевались хлопцы. В Пензенскую область… Бегали, как зайцы по просу…
— А эсэсовец? — спохватилась Таня.- Эсэсовец Роберт Францевич откуда взялся? А погоня?
— Сейчас, сейчас. Все по порядку,- успокоил Семен.- Теперь уже и до конца недалеко. Так вот… Прочел я и до того расстроился, что едва не заплакал. Ну,а потом наступила разрядка.Мы выложили здоровенный костер,наломали хвои, улеглись на нее и заснули. И приснилось мне, будто погоня настигла нас. Меня схватили, оплетают веревкой, я хочу вырваться и не могу. Проснулся — и в самом деле связан. И Накрохин тоже.Уже светло. Нас плотным кольцом обступили бабы, подростки, кто с топором, кто с вилами, кто с граблями.
А предводитель у них старик лет под семьдесят, с малокалиберной винтовкой.
Накрохин говорит ему:
«Мы свои, дедушка. Ошибка тут вышла».
«Волки вам свои!- объявил дед.- Ишь ты, свои отыскались!Как научились по-русски болтать, значит,
«Ну ладно!- в отчаянии проговорил Накрохин.- Веди нас куда следует, а там разберутся».
А разобрались лишь назавтра к вечеру. А Роберт Францевич мне не приснился. Тот старик, что предводительствовал бабами,и оказался им.Его-то я и счел за эсэсовца, а он родом из-под Риги, латыш, эвакуировался в Пензенскую область и работал в этой деревне кузнецом.
— А как же пилот?- поинтересовалась Таня.- Почему он дал белую ракету?
— У него выхода другого не было,- ответил Криворученко.- Мы пролетали над соединением нашей авиации дальнего действия,и с земли,не зная, чей самолет, потребовали условного ответа. Иначе угрожали открыть зенитный огонь. Пилот заглянул в табличку, видит, что надо отвечать белой ракетой. А по белой мы должны прыгать. Вот так оно и вышло…
Рассказ развеселил всех. Потом я спросил Криворученко, почему он второй раз прыгал не с Накрохиным,а с новым радистом. Семен объяснил, что у Накрохина умер сын, и Фирсанов отпустил его на две недели в Казань.
Я встал. Предупредил Семена, что связь будем поддерживать через Фому Филимоновича, а когда понадобится, встретимся снова.
Старик проводил меня до забора и пожелал счастливого пути.
Я шел на Опытную станцию довольный и веселый.В радиограмме я сообщил все, что требовалось и что я намечал.
23. ПОХИТУН ВПАДАЕТ В ПАНИКУ
Гауптман Гюберт ожидал меня в гостиной. Он прохаживался по комнате, заложив руки за спину.
— Каковы успехи? — опросил он.
Я потер лоб, как бы собираясь с мыслями, и сказал смущенно:
— Я могу задать вопрос?
Гюберт удивленно поглядел на меня:
— Прошу…
— Скажите,пожалуйста,если это можно: какой участи подвергся тот парашютист, которого вы поймали осенью?
Губы Гюберта дрогнули.Такого вопроса он, конечно, не ожидал. Устремив на меня пристальный взгляд и, видимо, быстро соображая, он произнес:
— Передан городским следственным органам. А что?
— Я не могу поручиться наверняка, хотя обычно на зрительную память не жалуюсь,но,кажется,с тем офицером оказался этот самый парашютист.Я выследил его. Он вошел в дом 67 по Витебской улице и остался там.
Гюберт озабоченно нахмурился и сказал:
— Позвольте… позвольте… Как это могло быть?
— Не знаю.- И я пожал плечами.
Мы оба «играли». Это были строго рассчитанные ходы шахматистов.
— Почему же вы не схватили его?
— Во-первых,я решил, что его,видимо, используют в какой-то комбинации. И во-вторых, он был не один.Распрощавшись с тем советским офицером, он направился дальше в сопровождении полицейского… Похоже, что пробравшийся сюда офицер-чекист крепко связан с этим парашютистом. До вашего указания я решил не действовать.