Конец осиного гнезда. Это было под Ровно(изд.1970)
Шрифт:
Я стал прощаться.
– Будь удачлив, Кондрат!– напутствовал меня старик.
– Берегите друг друга,– предупредил я.
– Все будет хорошо,– заверил Криворученко.
Таня вышла на разведку, а через минуту двинулся и я, чтобы уже никогда более не возвратиться ни в «хоромы» Кольчугина, ни в этот засыпанный снегом двор, ни в этот город. Во всяком случае– до конца войны…
На дворе уже стемнело. В лицо дул колючий, обжигающий ветер. Небо было задернуто тучами.
Я поднял воротник, застегнул наглухо пальто, сунул руки поглубже в рукава и
На третий день после моего прощания с друзьями,перед обедом,Гюберт вызвал меня к себе и объявил:
– Подготовьтесь. Вечером поедете на аэродром.
Я ответил, что у меня все готово. Под словом «все» имелись в виду радиостанция,предназначенная для Брызгалова, выданная мне довольно крупная сумма денег в советских знаках, документы.
Только сейчас я сообразил, почему Гюберт тянул с моей выброской: он ждал непогоды. Сегодня непогода пришла. Еще с ночи посыпал мелкий снег, ветер усилился, и под его порывами тонко и жалобно заскрипели сосны в лесу.
Эти дни Фома Филимонович,по договоренности со мной, задерживался на Опытной станции допоздна. А в его «хоромах» дежурил Криворученко, чтобы вовремя радировать нашему штабу о времени моей выброски.
Фома Филимонович проявлял отменное усердие, повсюду отыскивая для себя работу, чем вызвал похвалу коменданта. А работы старик не боялся: он знал шорное и плотничье ремесло,мог класть печи,чинил обувь, понимал в слесарном и кузнечном деле.
После вызова к Гюберту я улучил момент и заглянул в закуток старика. Фома Филимонович сидел на низенькой скамеечке с доской на коленях и резал самосад.
– Сегодня ночью,– сказал я.
Старик отложил работу, встал, разогнул спину:
– Сейчас отпрошусь в город.
– Удобно?– спросил я.
– Нужны нитки для дратвы. Комендант сам наказывал, а у моего знакомого они есть.
Я кивнул. Фома Филимонович знал, что делал, и предупреждать об осторожности его, подпольщика, было излишне.
Я хотел уже выйти,но старик подошел ко мне вплотную,неловко обнял,ткнулся бородой в мою щеку.
– Будь удачлив!– сказал он.– Не забывай нас, грешных, а уж мы тебя не забудем…
Через полчаса он покинул Опытную станцию.
Я еще раз проверил свой вещевой мешок,где лежали деньги и рация,и положил его на кровать.Моя миссия закончилась.Я выполнил, кажется, все, что от меня требовалось.За Криворученко я не волновался, старик тоже обосновался надежно,и для тревоги за них оснований пока не было.Все теперь зависело от правильности поведения.
Перед обедом ко мне зашел инструктор Раух и предложил зашифровать срочную радиограмму.Он пояснил, что Похшун застрял где-то в дороге из-за неисправности машины и позвонил, что будет добираться на попутных.
Радиограмма предназначалась «моему» радисту, Куркову, извещала его о моей выброске. Я в душе усмехнулся: мне даже не требовалось уведомлять Большую землю– это сделал сам Гюберт.
Я зашифровал текст. Раух, как всегда сухо и вежливо, поблагодарил меня
Внешне Раух держался непроницаемо. В его вежливости и корректности трудно было уловить какую-нибудь фальшь. На поверхностный взгляд он даже мог быть симпатичен. Похитун говорил о Раухе весьма почтительно и кое-что выболтал. Так я узнал,что летом,незадолго до моего появления на Опытной станции, Раух расправился с девушкой,из которой он готовил радистку.Она жила на станции,а перед концом учебы самовольно ушла в город,для того якобы, чтобы побывать в кино.Но в кино ее не видели.Возникли подозрения, и назавтра Раух с отменной вежливостью предложил ей после занятий прогуляться по лесу и там застрелил. Вообще он охотно выполнял такие поручения, «отбивая хлеб» у коменданта.
Глядя на Рауха,опрятного,предупредительного,с чистым и спокойным взглядом голубых глаз, никак нельзя было подумать, что этот джентльмен– палач по призванию.
После обеда на Опытной станции появился полковник Габиш. Меня тотчас же вызвали к нему, в кабинет Гюберта. Он стоял перед зеркальным шкафом и сосредоточенно исследовал свой нос.На меня он не обратил никакого внимания, хотя и разрешил мне войти. Я кашлянул.
Габиш продолжал созерцать свой нос, массируя его пальцем, то приближая свое обрюзгшее лицо вплотную к зеркалу, то отодвигаясь. Вошел Гюберт.
– Садитесь, Хомяков. Что вы стоите?– спросил он.
Тогда повернулся и невозмутимый Габиш,поздоровался со мной, грузно опустился на диван.
– Ви готов, господин Хомякоф?– спросил он.
– Да, вполне.
– Вопросы есть?
– Нет, мне все ясно.
Габиш помолчал.С брезгливой миной, выпятив губы, он усердно счищал ногтем мизинца со своих брюк какое-то пятнышко. Покончив с ним и погладив колени, он продолжал:
– Ви свой люди помнит?
Я кивнул утвердительно.
– Пожалуйста, рассказывайт о них,– предложил Габиш.
Я перечислил шестерых агентов по имени,отчеству и фамилии, назвал адреса и пароли, сказал, где и кем каждый из них работает.
– Очшень карашо,– одобрил Габиш.– Что есть тут,– он постучал себя пальцем по лбу, – никто не может знать. Это есть фундаментально, а всякий записка бывайт плохой конец.
Гюберт подошел к начальнику и подал ему листок бумаги. Габиш отдалил его от себя на вытянутую руку, как это делают дальнозоркие люди, прочел и, задержав на мне дольше обычного свои бесцветные глаза, проговорил:
– Ми теперь знайт и говорит вам,что ваш жена и дочь жив и здоров.Ви уехал,долго гуляйт,и они немножко волнуются.Ви должны быть рад это слышать!
Я ответил,что меня,конечно, радует это сообщение, как и всякого, имеющего семью, и что я рад буду поддержать их существование в эти тяжелые времена выданными мне деньгами.
– Отблагодарите Куркова,– заметил Гюберт.– Это он проявил заботу.
Я заверил, что непременно сделаю это.
– Курков вас будет встретить,– сказал Габиш.