Конец Петербурга(Борьба миров)
Шрифт:
Вскоре, впрочем, мои недоумения разрешаются: на одной из площадок появляется существо, вполне похожее на человека, но без всякой одежды; оно долго с интересом рассматривает меня, затем возвращается обратно и через минуту появляется с летательным аппаратом. Несколько взмахов крыльев, и обитатель Марса передо мною. Он, оказывается, сложен вполне по-нашему и со всеми атрибутами.
Спустившись на землю, то бишь, на Марс, туземец оставляете свой аппарат и обыкновенным способом, т. е. пешочком приближается ко мне и, первым делом, щупает мой живот. Я отталкиваю
— Оставьте, черт возьми! Что за фамильярность с незнакомым человеком?
Марсианин удивлен.
— Но как же иначе мне приветствовать тебя?
А так это — приветствие! Ну, тогда другое дело, хотя все-таки щекотно! Но я не могу упустить случая просветить и, нисколько не удивляясь тому, что мы с марсианином говорим на одном и том же языке и притом по-русски, отвечаю:
— Мы, цивилизованные жители земли, здороваемся иначе.
С этими словами я беру правую руку марсианина и дружелюбно жму и трясу ее. Он безропотно покоряется этому эксперименту, но потом сам трясет освобожденную руку, чтобы скорее избавиться от боли моего дружеского рукопожатия, а еще потом замечает с угнетенным видом:
— Это довольно больно и притом нелогично. Ты сам говоришь: «здороваемся». Что значить здороваться?
— Осведомляться о здоровье, — отвечаю я недоумевающим тоном.
— Ну вот! А как же я осведомлюсь о твоем здоровье, если не исследую у тебя желудка?
Гм… вот где, значит, зарыта собака! Что ж, это довольно резонно!
— Итак, что вы можете сказать о моем желудке?
— Он, очевидно, нездоров: там сильное брожение.
— Я думаю, это просто от голода.
— Возможно. Но почему ты говоришь мне «вы»? Ведь я один.
Я опять соглашаюсь.
— Хорошо, я буду с вами на «ты». Но у нас на Земле, если хочешь быть с посторонним человеком на «ты», то обязательно должен совершить особую процедуру: во-первых, выпить чего-нибудь покрепче, но выпить не просто, а непременно продев руку с бокалом или рюмкой за руку другого и пролив при этом часть напитка на платье свое или чужое — это безразлично, — потом поцеловаться, а потом наиболее усердные последователи ритуала еще выругают друг друга.
Марсианин удивлен и даже озадачен. Подумав несколько секунд, он презрительно цедит сквозь зубы:
— Какие глупости!
Потом категорически заявляет:
— У вас на Земле, вероятно, нечего делать.
— Как так? — возмущаюсь я.
— Конечно! Разве занятому человеку можно думать о таких бессмысленных пустяках?
Я опять не могу ничего возразить, но, чтобы вывернуться, завожу разговор о посторонних вещах:
— Что это за постройки?
— Это наши дома, — отвечает марсианин, а затем поясняет: — мы здесь живем.
Это пояснение совсем обескураживает меня: очевидно, марсианин самого низкого мнения о моих умственных способностях. Я энергично трясу головой в утвердительном смысле, желая доказать, что я понимаю, что я очень великолепно понимаю, и стараюсь поправиться:
— Ну, вы тоже не очень умны:
— Каких крыш?
— Да вот такого прикрытия сверху.
И я стараюсь жестами дать представление о крыше.
— Зачем же оно?
А я, наконец, поймал марсианина в поразительном невежестве!
— Да на случай дождя, например.
— Что значит дождь?
Это ужасно! Это верх идиотства! Не понимать, что значит дождь! Но я терпеливо объясняю:
— Дождь, это — когда идет сверху вода.
— Какая вода?
Ах, расшиби тебя комар! Как мне объяснить ему, что такое вода? Но марсианин выручает меня:
— У нас вообще ничего не идет сверху.
— На кой же ляд вы устроили такие гигантские каналы?
— Какие каналы?
— Да вот нам видны с земли эдакие полосы.
— Таково строение нашей планеты, а мы здесь не при чем.
Я начинаю подозревать, что не марсианин глуп, но в последней отчаянной попытке заявляю:
— И стен у вас нет. Вы не защищены ни от ветра, ни от холода.
— Ветер, холод? — недоумевающе повторяет марсианин. Что это такое? Мы ничего этого не знаем.
Ну, я окончательно погиб! Надо прекратить эту позорную для меня попытку научить марсианина земному опыту.
Я обращаю свое внимание на летательный аппарат.
Надо вам знать, что некогда я потратил много мозговой и мускульной энергии и даже некоторое количество денег на изобретение разных летательных машин, обнаруживших на опыте необъяснимое, но весьма прискорбное влечение к земной поверхности, Да, борьба моя с воздушным пространством носила, поистине, титанический характер!
Я думаю, никто из зрителей, присутствовавших при первом моем опыте, не забудет его.
Еще задолго до представления всем соседям было известно, что я собираюсь полететь. И лично, и заочно я выслушал много горьких для моего самолюбия сомнений, но, имея намерение поразить мир, нисколько не обескураживался этим. Наконец, аппарат был готов, место для полета было избрано: большая прекрасная поляна за дачами. Детишек собралось видимо-невидимо, но и взрослые не обидели меня равнодушием.
Сначала все были поражены грандиозностью размеров крыльев, состоявших из двух прилаженных к центральному стержню громадных деревянных рам, на которые был натянут коленкор по 8 коп. за аршин. Мальчишки признали это за два гигантских змея, соединенных вместе, и визжали, предвкушая восторг зрелища. Однако более опытные и наблюдательные пророчили полную неудачу ввиду отсутствия хвоста.
Я твердыми шагами подошел к своему сооружению, продел руки в соответствующие петли для управления аппаратом, ноги поставил в прибор, имевший целью усиливать величину размаха крыльев, еще раз оглянул всех с гордым видом, наслаждаясь своим торжеством, взмахнул крыльями и…. и полетел. Взмах крыльев вывел аппарат из состояния равновесия, и я повалился на спину. Напрасно я трепетал и руками, и ногами: аппарат и крылом не повел, находя принятое им и мною положение самым естественными и безопасным.