Конец Распутина
Шрифт:
Он меня успокоил, сказав, что, по всей вероятности, полицейские власти ограничатся сделанным уже допросом. Со своей стороны он обещал не допускать в нашем доме каких-либо обысков и не придавать значения городским слухам и сплетням.
Прощаясь со мной, министр на мой вопрос, могу ли я покинуть Петербург, ответил утвердительно. Провожая меня, он еще раз выразил сожаление, что из-за такого недоразумения у меня столько хлопот и неприятностей.
Из министерства юстиции я отправился к моему дяде, председателю Государственной думы Родзянко. Он и его жена знали о нашем решении покончить с Распутиным и с нетерпением ждали подробностей. Войдя к ним в гостиную, я увидел, что они оба
В эту минуту я особенно оценил их искренность и сердечность. Вдали от своих, совершенно одинокий, я переживал очень тяжелые минуты, и такое чисто отеческое отношение ко мне подбодрило и успокоило меня. Долго у них я оставаться не мог, так как мой поезд уходил в девять часов вечера, а у меня еще ничего не было уложено. В коротких словах сообщив им об обстоятельствах убийства, я с ними распрощался.
– Теперь мы отойдем в сторону и предоставим действовать другим, - сказал я, уходя. Дай бог, чтобы общими усилиями можно было воздействовать на государя и дать ему возможность увидеть всю правду, пока еще не поздно. Более благоприятный момент для этого трудно себе представить.
– Я уверен, что убийство Распутина будет понято как патриотический акт, ответил Родзянко, - и что все как один объединятся и спасут погибающую Родину.
От Родзянко я отправился во дворец великого князя Александра Михайловича.
Войдя в переднюю, я услышал от швейцара, что дама, которой я будто бы назначил прийти ко мне в семь часов вечера, уже ждет меня в кабинете.
Никакой дамы я не ждал к себе. Нечаянный визит этот показался мне очень странным, и я попросил швейцара в общих чертах описать мне ее внешность Я узнал, что она была одета во все черное, причем лица ее почти нельзя было разглядеть, так как оно было скрыто под густой вуалью.
Предчувствуя что-то недоброе, я решил пройти в спальню, минуя кабинет, и оттуда посмотреть на таинственную посетительницу.
Каково же было мое удивление, когда я, заглянув через приоткрытую слегка дверь в кабинет, узнал в ожидавшей меня даме одну из ярых поклонниц Распутина.
Я позвал швейцара и отдал распоряжение передать непрошеной гостье, что я вернусь домой лишь очень поздно вечером. Затем, быстро уложив свои вещи, я пошел обедать.
На лестнице, подымаясь в столовую, я встретил моего товарища, английского офицера Освальда Рейнера. Он знал обо всем и очень за меня волновался. Я его успокоил, сказав, что все пока обстоит благополучно.
За обедом присутствовали три старших брата моей жены, которые тоже ехали в Крым, их воспитатель англичанин Стюарт, фрейлина великой княгини Ксении Александровны С. Д. Евреинова, Рейнер и еще несколько человек. [Кроме князя Феодора Александровича и Рейнера, никто из присутствуюЩих за обедом не был посвящен в наш заговор.]
Все были потрясены таинственным исчезновением Распутина и передавали самые невероятные слухи, которые ходили по городу. Некоторые не верили в гибель "старца", уверяя, что он жив и все случившееся только выдумка Другие, ссылаясь на "достоверные источники" и чуть ли не на свидетелей-очевидцев, рассказывали, чго "старец" убит во время кутежа у цыган. Были и такие, которые во всеуслышание заявляли, что убийство Распутина произошло у нас в доме на Мойке, и я - один из его участников. Менее доверчивые думали, что едва ли я сам принимал личное участие в убийстве, но, во всяком случае, считали меня осведомленным во всех его подробностях и приставали ко мне с расопросами. На меня устремлялись испытующие взоры в надежде
Телефон в это время звонил без конца, так как в городе упорно связывали исчезновение Распутина с моим именем. Звонили родные, знакомые, члены Государственной думы, звонили представители и директора разных предприятий и заводов, заявляя, что их рабочие постановили установить мне охрану.
Я всем отвечал, что слухи относительно моего участия в убийстве Распутина ложны и что я совершенно непричастен к этому делу.
До отхода поезда оставалось всего полчаса. Простившись с присутствующими, мы отправились на вокзал. Со мной в автомобиль сели братья моей жены князья Андрей, Феодор и Никита, Стюарт и Рейнер. Подъезжая к вокзалу, я заметил, что на лестнице собралось большое количество дворцовой полиции Меня это удивило. "Не отдан ли приказ о моем аресте?" - подумал я. Мы вышли из автомобиля и поднялись по лестнице Когда я поравнялся с жандармским полковником, он подошел ко мне и, очень волнуясь, что-то невнятно проговорил.
– Нельзя ли погромче, господин полковник, - сказал я, - а то я ничего не слышу.
Он немного оправился и громко произнес.
– По приказанию ее величества выезд из Петербурга вам запрещен. Вы должны вернуться обратно во дворец великого князя Александра Михайловича и оставаться там впредь до особых распоряжений.
– Очень жаль, но меня это совсем не устраивает, - ответил я и, обернувшись к своим спутникам, повторил им высочайшее повеление.
Для них мой арест был полной неожиданностью. Князья Андрей и Феодор решили, что они не поедут в Крым и останутся со мной, а князь Никита отправится со своим воспитателем.
Мы пошли провожать наших отъезжающих. Полиция последовала за нами, как будто боялась, что я сяду в поезд и уеду.
Картина нашего шествия по вокзалу была, по-видимому, незаурядная, так как публика останавливалась и с любопытством нас разглядывала.
Я вошел в вагон поговорить с князем Никитой. Полицейские снова заволновались. Я их успокоил, сказав, что никуда от них не скроюсь, а лишь хочу проститься с уезжающими.
Поезд тронулся, и мы пошли обратно к автомобилю.
"Странно чувствовать себя арестованным, - думал я, возвращаясь домой - Что со мной будет?"
Дома были очень удивлены нашему возвращению и недоумевали, что бы все это могло означать.
Я чрезвычайно устал за день и, очутившись в своей комнате, лег отдохнуть По моей просьбе со мной остались князь Феодор и Рейнер; они оба были взволнованны и опасались за мою судьбу.
Во время нашего разговора вбежал в комнату князь Андрей и объявил о приезде великого князя Николая Михайловича.
Это позднее посещение не предвещало ничего хорошего. Он, очевидно, приехал, чтобы подробно узнать от меня, в чем дело, и приехал как раз в то время, когда я устал, хотел спать и когда мне было не до разговоров.
Великий князь Николай Михайлович совмещал удивительные противоречия в своем характере. Ученый-историк, человек большого ума и независимой мысли, он в обращении с людьми иногда принимал чрезмерно шутливый тон, страдал излишней разговорчивостью и мог проболтаться о том, о чем следовало молчать.
Он не только ненавидел Распутина и сознавал весь его вред для России, но и вообще по своим политическим воззрениям был крайне либеральным человеком. В самой резкой форме высказывая критику тогдашнего положения вещей, он даже пострадал за свои суждения и на время был выслан из Петербурга в свое имение Грушевку в Херсонской губернии.