Конец республики
Шрифт:
Аттик стал уверять, что сочувствует ей от всего сердца. Называя Октавиана глупым мальчишкой, он говорил, что не следует обращать внимания на его выходки.
— Хочешь, я поговорю е Агриппой, и он уладит все дело?
— Нет, господин, лучше дай мне возможность отправиться к супругу…
— Конечно, конечно, — поспешил он поддержать ее мысль и тут же добавил: — Если ты твердо уверена в нем, то поезжай, если же…
— Неужели грязные слухи дошли и до тебя?
— Как же мне не знать их, когда они известны всему Риму?
Фульвия вздохнула.
— Надеясь на богов и на тебя, я все же думаю поехать в Элладу…
— Я дам тебе денег. Милихий! — крикнул он
Получив навощенную дощечку, Фульвия принялась благодарить Аттика. Впервые в своей жизни эта бессердечная и жестокая женщина, прослезилась, сжимая руки cтapикa:
— Во всем Риме нашелся один человек, согласившийся мне помочь, — это ты. Пусть же милость и щедроты богов будут вечно на тебе и на твоих родных…
X
Халидония жила в габийекой вилле, изредка наезжая в Рим. Ока видалась с Ленвдом, чтобы узнавать от него об Антонии. А там, где Антоний, должен быть и Эрос; вольноотпущенник не покидал ни на шаг своего господина.
Беседуя однажды с Депидом, Халидония узнала, что Антоний, живший В Александрии,, внезапно отплыл из Египта в Тир во главе кораблей, затем отправился, через Кипр и Родос в Азию, а оттуда — в Грецию собирать войска. Причиною его отъезда из Александрии было вторжение в Сирию парфян под предводительством царевича Пакора.
— Все это осталось в прошлом, известия о нем запаздывают, — говорил Лепид, — Сегодня я получил письмо из Эфеса, Антоний пишет, что пока он собирал легионы, парфы заняли Сирию и Финикию, начали завоевывать Палестину и Киликию. Лишь теперь он узнал от беглецов о падении Перузии, бегстве из Рима Фульвии и Планка, бросившего свои, легионы. Он благодарен Сексту Помпею, который приютил его мать и многих сторонников жены и брата. Слушай, что он пишет:
«Я мечтаю о продолжении дела Юлия Цезаря — о большой войне с парфами. И теперь, когда я занят столь важным делом, Фульвия зовет меня в Грецию. Она прибыла в Афины и ждет меня. Увы! Я понимаю, что опоздал, не вняв ее призывам немедленно возвратиться в Италию, — момент упущен, и проклятый мужеложец остается господином Рима, Но пусть трепещет кровавый жрец, уподобившийся дикому зверю под Перузией! Завоевание парфянского царства отдаст в мои руки богатые земли и несметные сокровища Азии, я стану владыкой Востока и подчиню себе Рим.
Только что получил письмо от Фульвии. Она будет ждать меня в Афинах. Я твердо решил отплыть в Грецию, а оттуда, может быть, в Италию».
Халидония захлопала в ладоши и спросила Лепида, нельзя ли ей отправиться в Афины (она соскучилась по мужу), Однако триумвир холодно сказал:
— Если хочешь попасть в плен к пиратам и стать наложницей Менаса — поезжай…
Она испугалась. В плен к пиратам? Нет, она соглашалась ждать мужа хотя бы еще целый год, лишь бы не переживать таких ужасов.
Возвратившись в виллу, Халидония задумалась. Перед ее глазами стояли Антоний, Фульвия и Эрос; она испытывала чувство неприязни к Антонию, бросившему ее как ненужную вещь, ненависть к Фульвии, издевавшейся над ней, и нежность к Эросу, который, женившись, относился к ней по-человечески. И она стала ждать прибытия мужа, считая часы, дни, недели.
Жизнь в стороне от столицы была гораздо проще. Здесь Халидония не испытывала такого страха, как в
Слухи были правдивы, Октавиан, действительно, дрожал перед Антонием и Секстом: Антоний пользовался авторитетом среди ветеранов, Помпей — любовью народа как республиканец, а он, Октавиан, всеобщей ненавистью. Подозрительность молодого Цезаря возрастала с каждым днем, даже Агриппа стал бояться за свою жизнь и был настороже.
Обо всем этом Халидония узнала от Лепида во время второй встречи с ним. Лепид ждал Антония с нетерпением.
— Теперь Октавиан заискивает перед ветеранами, раздает им земли, делает подарки, — говорил триумвир, взволнованно шагая по атриуму. — Он придрался к жителям Нурсии за то, что они поставили памятник защитникам города с надписью: «Умерли за свободу», и отнял у них земли. Возмутив легионы Антония, покинутые Планком, он неудачно пытался подкупить Калена, Вентидия Басса и Азиния Поллиона…
Халидония не разбиралась в государственных делах, и речи Лепида мало ее трогали. Она ждала, когда триумвир скажет, наконец, о прибытии Антония. Но Лепид и сам ничего не знал, он сообщил только, что Антоний высадился в Афинах, где застал Фульвию.
— Нужно ждать, ждать и ждать, — сказал Лепид. Вечером Халидония послала Эросу отчаянное письмо, умоляя его приехать.
«Я истомилась, — писала она, — боги не внемлют мольбам, а я не перестаю просить их о нашем свидании. Я готова наложить на себя руки, если ты не сжалишься надо мною. Отпросись у нашего господина хотя бы на короткое время, скажи ему, что неотложные дела заставляют известную ему Халидонию просить супруга прибыть в Рим. И я думаю, что господин из любви к тебе и по своей доброте не откажет нам в этой милости».
Вскоре пришло ответное письмо:
«Еду в Рим по делам господина нашего, проконсула и триумвира. Заодно побываю у тебя, жена, посмотрю, как ты ведешь хозяйство и много ли прибыли извлекла ты от продажи меда, вина и оливок».
Прочитав письмо, Халидония позвала виллика и повелела приготовить полный отчет о хозяйственных делах, а сама, запершись в спальне, открыла ларец и принялась считать динарии.
XI
Когда Антоний приближался к Италии, а Секст Помпей готовился напасть на ее берега, в Риме возникли слухи о переговорах Секста с Антонием, направленных против Октавиана. Триумвир не мог спокойно спать и постоянно советовался с Агриппой и друзьями.
Однажды он созвал их и, обрисовав тяжелое положение, спросил:
— Что делать? Жду от вас мудрых указаний.
Учитель Афинодор из Тарса советовал просить Помпея о мире через Муцию, мать Секста; Меценат, хвалившийся происхождением своим от этруских царей и в шутку называемый «царем», предлагал Октавиану как единственный выход — брак со Скрибонией, дочерью Лю-ция Скрибония Либона, несмотря на то, что она была значительно старше Октавиана и успела побывать женой двух консулов. Сестра ее была замужем за Секстом Помпеем, и Меценат считал, что родственные отношения удержат Секста от враждебных действий. Молчал один Агриппа.