Конец российской монархии
Шрифт:
«Я отлично понимаю, почему еду, — говорил в своих воспоминаниях Шульгин. — Я чувствовал, что невозможно поставить государя лицом к лицу с Чхеидзе. Отречение должно быть передано в руки монархистов и ради спасения монархии!..»
Так ставился вопрос в то время лояльными кругами…
А. И. ГУЧКОВ И В. В. ШУЛЬГИН У ИМПЕРАТОРА
Около 10 часов вечера к концу длинной платформы станции Псков подошел поезд, доставивший из столицы депутатов. Поезд, собственно, состоял из паровоза и только одного вагона. Половину последнего,
Генерал Рузский и я, думая, что приехавшие согласно переданной им просьбе зайдут предварительно к нам, стали поджидать депутатов в вагоне главнокомандующего. Но прошло несколько минут, и никто не появлялся. Я вышел тогда на платформу узнать, в чем дело, и издали увидел в темноте прихрамывающую фигуру Гучкова в теплой шапке и пальто с барашковым воротником; рядом с ним шел Шульгин. Оба они были окружены, словно конвоем, несколькими железнодорожниками, вышедшими по обязанности службы встречать столичных гостей; впереди двигавшейся к царскому поезду группы шел дежурный флигель-адъютант, кажется полковник Мордвинов или герцог Лейхтенбергский.
Я понял, что из царского поезда последовало депутатам приглашение проследовать непосредственно к государю; поэтому, пропустив мимо себя шедших, я вернулся в вагон и поделился своим выводом с генералом Рузским.
— Ну что же, — сказал последний, — у нас нет никаких тайных соображений, чтобы пытаться изменить установленный сверху порядок встречи. Я думаю, что для дела было бы полезнее обсудить создавшуюся обстановку до приема государем Гучкова и Шульгина. Теперь же подождем здесь, пока за нами пришлют.
Через некоторое время мы, не помню теперь, через кого, получили приглашение государя пройти к нему в вагон.
В прихожей вагона на вешалке висели два мне уже знакомых штатских пальто, почему-то резким пятном они бросились мне в глаза. «Они уже там», — мелькнуло у меня в мозгу.
И действительно, в хорошо знакомом мне зеленоватом салоне за небольшим четырехугольным столом, придвинутым к стене, сидели с одной стороны государь, а по другую сторону лицом к входу Гучков и Шульгин.
Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, граф Фредерикс.
На государе был все тот же серый бешмет и сбоку на ремне висел длинный кинжал.
Депутаты были одеты по-дорожному, в пиджаках, и имели помятый вид. Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествие и волнения. Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою. Воспаленные глаза, плохо выбритые щеки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг измятого в дороге воротничка.
Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль на угловом диване.
Вся мебель гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенкам вагона, и посредине образовалось довольно свободное пространство.
Заканчивал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчетливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения
«К чему эти переживания вновь?» — подумал я, упустив из виду, что депутатам неизвестно решение государя, уже принятое днем за много часов до их приезда.
В это время плавная речь Гучкова была прервана голосом государя.
— Сегодня в 3 часа дня я уже принял решение о собственном отречении, которое и остается неизменным. Вначале я полагал передать престол моему сыну Алексею, но затем, обдумав положение, переменил свое решение и ныне отрекаюсь за себя и своего сына в пользу моего брата Михаила… Я желал бы сохранить сына при себе, и вы, конечно, поймете, — произнес он, волнуясь, — те чувства, кои мною руководят в данном желании…
Содержание последних слов было для генерала Рузского и меня полной неожиданностью. Мы переглянулись, но ни он, ни тем более я не могли вмешаться в разговор, который велся между государем и членами законодательных палат и при котором мы лишь присутствовали в качестве свидетелей.
К немалому моему удивлению, против решения, объявленному государем, не протестовал ни Гучков, ни Шульгин.
Государь, несколько помолчав, встал, намереваясь пройти в свой вагон. Поднялись со своих мест и все мы, молча и почтительно проводив императора взглядами…
Гучков и Шульгин отошли в угол вагона и стали о чем-то вполголоса совещаться.
Выждав несколько, я подошел к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в комиссии обороны Государственной думы. Гучков, как я уже имел случай отметить, долго был председателем этой комиссии, я же часто ее посещал в качестве представителя Главного управления Генерального штаба по различным вопросам военного характера.
— Скажите, Александр Иванович, — спросил я, — насколько решение императора Николая II отречься от престола не только за себя, но и за сына является согласованным с нашими основными законами? Не вызовет ли такое решение в будущем тяжелых последствий?
— Не думаю, — ответил мой собеседник, — но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь с ним к Шульгину, который у нас является специалистом по такого рода государственно-юридическим вопросам. — И тут же Гучков познакомил меня с Шульгиным, с которым я до того времени знаком не был.
— Видите ли, — сказал Шульгин, выслушав меня, — несомненно, здесь есть юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, которая столь ненавидима в России. При таких условиях останутся прежние влияния, и самый отход от власти родителей малолетнего императора станет фиктивным; едва ли таким решением удовлетворится страна. Если же отстранить отца и мать совсем от ребенка, то этим будет косвенно еще более подорвано слабое здоровье цесаревича Алексея, не говоря уже о том, что его воспитание явится ненормальным. Терновым венком страданий будут увенчаны головы всех троих!..