Конец третьего рейха
Шрифт:
Приказываю: немедленно прекратить сопротивление.
Вейдлинг, генерал артиллерии, бывший комендант округа обороны Берлина".
– Не надо "бывший", вы еще комендант, - поправляет Соколовский.
– Нужны ли формулировки о присяге?
– сомневается Пожарский.
– Не надо переделывать, - сказал я, - это его собственный приказ.
Вейдлинг в затруднении, не знает, как озаглавить: призыв или приказ?
– Приказ, - говорю я.
– Сколько экземпляров отпечатать?
– спрашивает переводчик.
– Двенадцать. Нет, как можно больше...
–
– У меня два начальника штаба и еще два генерала, которые были на пенсии, но пришли служить ко мне и отдали себя в мое распоряжение. Они помогут организовать капитуляцию...
Подали чай. Немцев отвели в отдельную комнату и там кормят. Мы Соколовский, Ткаченко, Пронин, Вайнруб, Пожарский и я - вновь и вновь комментируем события последних дней и часов.
– У Вейдлинга нервный припадок, заметили?
– спрашиваю я.
– А ведь ему трудно!
– говорит Соколовский.
– Разумеется, - соглашается Пронин.
– Но приказ хитрый. Он умело подчеркнул и присягу, и обязательства... Он вне правительства - просто "вывеска"...
Докладывают, что приказ отпечатан. Говорю начальнику штаба армии генералу Белявскому:
– На машину посадить одного нашего офицера и одного немца, дать им приказы в руки, пусть ездят по улицам и оглашают его войскам и населению.
Утро серое, прохладное. Вспоминаем о Сталинграде, шутим, курим.
11 часов 30 минут.
Адъютант докладывает: на самоходке приехал Фриче. Входит Фриче - в сером пальто, в очках, небольшого роста. На ходу читает бумаги. Молча садится. Переводчик рядом.
Фриче тоже принял условия безоговорочной капитуляции. Хотел он этого или не хотел, но то был неизбежный итог наших переговоров.
Соколовский (Фриче). Мы заинтересованы в том, чтобы в Берлине было спокойно. Тем, кто беспокоится за свою судьбу, мы можем дать охрану.
Фриче. Немецкие полицейские органы разбежались, но можно их вновь собрать.
Соколовский. Нас полиция не интересует. Она будет причислена к военнопленным. Нас интересуют чиновники администрации. Им мы обеспечим охрану. Ущерба им не будет. Ясно?
Фриче. Не понимаю. Кто, где может причинить ущерб? Кто решится на эксцессы?
Соколовский. И наши отдельные бойцы и немецкое население могут проявить, жестокость к вам за действия гестапо и тому подобное...
Фриче. Да, возможно.
Соколовский. У нас все предусмотрено, объявлено. Есть комендант Берлина советский генерал Берзарин. Созданы районные комендатуры. Они примут все меры. Есть ли у вас другие пожелания?
Фриче. Я вам писал письмо как последний ответственный представитель правительства. Я написал его, чтобы предотвратить кровопролитие.
Соколовский. Ваш вынужденный жест нам понятен.
Фриче. Я бы хотел расширить документ, для чего мне нужно связаться с Деницем.
– В десять часов утра, - сообщил я.
– Дениц обратился к армии и народу с заявлением, что он принял руководство и до конца продолжает борьбу с большевизмом, а также американцами и англичанами, если они будут мешать. Но нам он
Фриче. Я этого не знал.
Окончательно уточнив условия капитуляции, мы расстаемся с ним. Все задумчивы: не подставное ли это лицо? Хоть враг повержен, все равно чувствуешь к нему недоверие. Рассуждаю вслух:
– Дениц объявил Гиммлера предателем. Берлин капитулировал отдельно. Но, в общем, мы их доконали. Какой же у них развал и разброд, если Геббельс хотел ориентироваться на нас...
Все поняли мою иронию и засмеялись.
Звонок телефона. Начальник штаба армии сообщил: наши части встретились с ударной армией генерала Кузнецова. Бой в районе рейхстага, имперской канцелярии и во всём Тиргартене закончился. В Берлине стало тихо.
Я сообщил об этом всем присутствующим на КН.
– Наступает конец войны, - возбужденно сказал Василий Данилович Соколовский.
– Да, закурим трубку мира!
В полдень берлинский гарнизон, а также войска СС, охранявшие имперскую канцелярию остатка гитлеровского правительства, капитулировали.
Мы вышли на улицу. Вокруг тишина, от которой мы так отвыкли. С непривычки она кажется звенящей. II вдруг мы услышали, как где-то недалеко чеканит шаг строй. Даже не верится, что это наши гвардейцы могут маршировать так торжественно. Из парка Тиргартен идет рота 79-й гвардейской стрелковой дивизии. Роту ведет гвардии капитан Н. И. Кручинин. Он только что закончил очистку восточного бункера от фашистов, пытавшихся еще сопротивляться. Там был сделан последний выстрел в полосе 8-й гвардейской армии. Последний выстрел - и гвардейцы вышли из боя на центральную улицу Берлина строевым шагом. Какая выправка, сколько радости на лицах воинов-победителей!
Нет, я, кажется, еще никогда не видел такого строя. Шаг в шаг, нога в ногу, плечо к плечу. Богатыри земли русской идут по Берлину! И вдруг песня песня широкая, певучая, наша русская. Она плывет по еще дымящимся улицам города, где когда-то созревали планы главарей третьего рейха о мировом господстве.
Я смотрю на лица бойцов, усталые и радостные. Вот оно, настоящее счастье солдата!
Кончилась война. Пройден большой и трудный путь.
Если бы все траншеи, окопы, ходы сообщений, по которым довелось ходить в годы войны, если бы все маршруты стремительных маршей и обходных маневров соединить в одну прямую линию, она опоясала бы весь земной шар по экватору. И я горжусь, что это расстояние я прошел вместе с воинами армии - под вражеским огнем, через водные рубежи и заминированные поля.
То, что выпало в эту войну на долю наших воинов, всего советского народа, никогда еще не выпадало ни чью долю. Эта война была самой кровопролитной и разрушительной из всех войн в истории человечества. Что мы, пережившие ее испытания, можем и должны сказать нашим детям, внукам, всем грядущим поколениям?
Каждая строчка этих воспоминаний - результат моих наблюдений, переживаний и размышлении, норой, может быть, субъективных, но всегда искренних. Я говорил, говорю и буду говорить о войне без утайки все, что думаю, что тревожит мою душу.