Конец вечного безмолвия
Шрифт:
Окрыленные удачей, завалились спать, набившись в крохотную палатку.
Не успели, однако, уснуть, как оказались на вольном воздухе, в дожде и грохоте бури: словно великан одним взмахом руки сорвал с колышек палатку и унес в море.
Вслед за палаткой, перекувырнувшись несколько раз в воздухе, улетела байдарка Тымнэро.
Он было побежал за ней, но она лишь мелькнула желтой моржовой кожей и исчезла в кипящей тьме бушующего моря.
— Сети! Наши сети! — кричал Галицкий, бегая вдоль берега.
Сетей
Что-то такое произошло у тангитанов. В доме Тренева будто поселился покойник. Сам хозяин сказался сильно больным, слег в кровать.
В дом наведывались не меньше хозяев растерянные тангитаны — Грушецкий, Желтухин, Бессекерский, — но всех их гнала Агриппина Зиновьевна, приговаривая:
— Ванечка болен, Ивану Архипычу нездоровится…
Из обрывков разговоров, из намеков Милюнэ догадалась, что в Петропавловске опять что-то произошло неожиданное. И ее хозяин очень напуган.
Улегшись на свою лежанку за печкой, крепко зажмурив глаза, Милюнэ не могла заснуть, тоска сжимала сердце: сколько времени уже прошло, а привыкнуть к новой жизни она так и не сумела. Внешне вроде бы все хорошо: она уже свободно объяснялась по-русски, научилась готовить танги-танскую еду с таким искусством, что Агриппина Зиновьевна откровенно хвалилась перед гостями ее умением. И все же вечерами, оставаясь наедине, Милюнэ чуть не плакала от серой тоски, от неясных желаний, от горько-сладких воспоминаний о тундре, о родных ярангах.
Артельные рыбаки появились на исходе второй ночи после бури. Они шли на веслах по приливу, используя течение. Черный баркас, словно бы стесняясь, таясь, бесшумно плыл под берегом, а в нем сидели оборванные и исхудавшие рыбаки.
Они молча высадились между тангитанским кладбищем и ярангой Тымиэро.
Чукча поднялся к себе в ярангу, и остальные побрели в дома, пряча глаза, нехотя отвечая на расспросы встречных.
Грушецкий вышел на крыльцо конторы и громко крикнул:
— Ну что, рыбаки? Много ли наловили?.. А ты, Ермачков, и не ходи ко мне больше…
Арене Волтер свернул с дороги и подошел к Грушецкому.
— Иди домой, — коротко, но строго сказал норвежец. — Иди домой и сиди тихо.
— Да ты что! Как смеешь? Ах ты норвежская морда! Убери руки! Потрепыхались и хватит! Слыхал, что случилось в Петропавловске?
— Иди домой, — повторил Волтер. — Иди домой и сиди тихо.
И легонько, но настойчиво подтолкнул Грушецкого в сени.
Арене вошел в свой домик и крепко запер дверь.
Весть о том, что в Петропавловск вернулась старая власть, напугала всех в Ново-Мариинске.
Бессекерский, получивший подробное письмо ё Камчатки, сказал, что суть переворота в том, что власть взяли имущие люди. Никаких представителей солдатских, крестьянских и прочих депутатов. Вынашивается
Иван Архипович с тоской смотрел в окно. Единственным утешением было то, что не довелось глубоко ввязнуть в дела анадырских властей. Тренев мысленно хвалил себя за предусмотрительность и осторожность.
За окнами сиял летний день. Коротко анадырское лето, но прекрасно вот такими ясными и тихими днями.
— Пойдем, Грушенька, в тундру, — предложил жене Иван Архипович.
Агриппина Зиновьевна с удивлением поглядела на мужа — не рехнулся ли, часом, Архипыч? В последние дни он был совсем плох, и на него нельзя было смотреть без жалости и сочувствия.
— Сейчас в тундре благодать, — продолжал Тренев. — Комар уже кончился, морошка появилась, цветы… Ей-богу, пойдем, что нам- киснуть здесь взаперти? Полюбуемся природой…
— Пойдем, Ванюша, — обрадованно согласилась Агриппина Зиновьевна. — Возьмем поесть с собой.
Служанка едва могла догадаться, о чем идет речь. Ново-мариинские жители не имели обычая вот так запросто ходить в тундру.
Она собрала в корзинку еду, нацедила в бутылки питьевой воды.
Обыватели с недоумением и любопытством наблюдали странную процессию: впереди шла важная, не видящая ничего вокруг себя Агриппина Зиновьевна, за ней Иван Архипович в сюртуке, но в болотных сапогах, а позади красавица служанка Маша.
Только рыбак Ермачков, выглянув из своей избы, задумчиво сказал им вслед:
— Доспели… Обчукотились совсем. Не иначе как мышиные корешки пошли собирать в тундру.
А это было именно время сбора мышиных корешков, и Милюнэ на всякий случай прихватила с собой палку, чтобы разрывать норки.
Перешли по ветхому мостику Казачку, поднялись на первый холм и двинулись в глубь тундры.
Уже за железными мачтами радиостанции открылась цветущая тундра. Красные ягоды морошки выглядывали из ярко-зеленой травы, сине-черная шикша сплошь устилала кочки. Вернувшаяся в родную стихию Милюнэ не разгибалась, собирала ягоды, ссыпала их в большую жестяную кружку. Тангитаны тоже ели ягоды, и вскоре у обоих губы и руки почернели от ягодного сока.
На склоне холма Милюнэ разыскала мышиные кладовые и принялась палкой разрыхлять их, доставая оттуда сладкие корни — пэл-кумрэт.
Тренев облюбовал место на сухом, пригретом солнцем пригорке и велел разложить скатерть.
— Не медведь ли это? — спросила Агриппина, Зиновьевна, близоруко сощурив глаза.
С соседнего холма в ложбинку спускался кто-то с ношей сухого стланика за спиной,
— Это люди, — сказала Милюнэ.
— Ну и глаза, как бинокли, — то ли осудила, то ли похвалила Агриппина Зиновьевна.