Конец Желтого Дива
Шрифт:
— Да, нелегко каждый день уплетать целую кастрюлю пельменей! — решил я все обратить в шутку. Но ответа услышать мне не удалось. В палату вошла с узелком в руке Фатима Салахиддиновна.
— Товарищ Кузыев, вам надлежит одеться и пойти в кабинет главврача. — Она подала мне узелок и вышла.
Я развернул шуршащую бумагу — о, чудо! — новый костюм, новая модная рубашка, новые туфли, новая тюбетейка, новая майка, новенькие носки, — все, все новое!
— В чем дело, Хашим-ака? — испуганно спросила Фарида.
— Идите тоже переодевайтесь, едем в ЗАГС, —
— Да ну вас! — смутилась девушка и выбежала из палаты.
Быстренько одевшись, я ринулся в кабинет главного врача. Это наверняка заявилась моя любимая матушка или бабушка, или все вместе. Родные мои! Не зря, значит, я видел вас во сне. Сейчас я вас обниму, расцелую! Ничего не видя от восторга, влетел в кабинет и оторопел: передо мной стоял, улыбаясь, Салимджак-ака Атаджанов, мой начальник.
— Ага, вот и наш сумасшедший, — сказал он. — Иди, давай обнимемся. О-о, молодцом, молодцом. А теперь поздоровайся с Суратом-ака. Узнаешь его? То-то. А он приехал извиниться перед тобой. Если бы не он, то я, наверное, до сих пор был бы уверен, что ты скрылся, боясь ответственности…
В глубине кабинета возвышалась фигура длинного милиционера, того самого, которому я был обязан своим водворением в психбольницу — и освобождением из нее. Он сидел рядом с главврачом и смущенно улыбался. Я подошел и крепко пожал ему руку. Сурат-ака вздохнул облегченно, подал мне пиалу чая, который ему налил главный врач. Когда я опорожнил пиалу, он вдруг спросил:
— Ну что, поехали?
— Куда? — испугался я по привычке.
— Завоевывать Европу! — засмеялся Сурат-ака.
Я замахал руками:
— Нет, не поеду!
— Почему?
— С меня хватит и того, что завоевал психбольницу! — ответил я под общий хохот.
В гостях у полковника
Как видите, дела мои опять пошли на лад. Мне всегда везет: попался же вот такой добрый конвоир, как Сурат-ака!.. Сдав меня в лечебницу, он не успокоился, три дня терзал себе душу: «А вдруг этого парня в самом деле ограбили бандиты? А вдруг он в самом деле работник милиции?!» И сегодня утром, наконец, не выдержал, зашел к моему начальнику и прямо спросил, работает ли у него такой-то.
— Работает, — ответил Атаджанов. — Только его сутки ни на службе, ни в общежитии нет.
— А как он, того… ничего был? — Сурат-ака покрутил пальцем у виска.
— Да нет, нормальный парень. А почему — был? Что случилось?
Узнав, где я нахожусь, он тотчас выехал за мной.
…Когда мы доехали до моста через реку, Сурат-ака попросил остановить машину. Ему, оказывается, за сыном идти в детсад.
— Товарищ Кузыев, еще раз прошу прощения! — сказал он, пожимая мне руку.
— Я тоже благодарю вас, товарищ лейтенант! — ответил Салимджан-ака вместо меня. — Вы хороший человек и настоящий милиционер!
Некоторое время мы продолжали путь молча. Наша черная «Волга» летела вперед, легко обгоняя другие машины.
— Это правда, что на тебя напали? — произнес, наконец, Салимджан-ака.
— Правда, —
— И что же ты, сказали «раздевайся» — взял и разделся?
— Нет, я дрался…
— Это неплохо. Настоящий милиционер не сдается.
— Их было пять человек, а то бы я им показал!
— Пять? — переспросил полковник. — Случайно, женщины с ними не было?
— Так я ведь попал в засаду именно из-за этой женщины! Она звала на помощь, и я хотел помочь ей.
— Значит, за эту неделю они ограбили двоих, включая и тебя. Мне кажется, это гастролеры… Таких у нас еще не было. Но ничего, сколько веревочке ни виться… Слушай парень, — обратился Салимджан-ака к водителю, — гони прямо ко мне домой.
И полковник замолчал, откинув голову на спинку сиденья и устало закрыв глаза. Кто знает, о чем он сейчас думает? Возможно, строит планы, как изловить банду гастролеров, а быть может, думает о таких вещах, о которых я и не подозреваю…
«Волга» свернула на узкую, покрытую гравием улицу и остановилась, дернувшись, у неказистых зеленых ворот с выцветшей краской. Полковник открыл глаза и кивком головы велел мне выходить. Потом обратился к водителю:
— Завтра приезжай к семи ноль-ноль. Если опять проспишь, сам проколю твой талон. — И, желая показать, что это шутка, улыбнулся.
Мы долго, по очереди, нажимали на кнопку звонка, где-то раздавались трели, но никто не откликался. Наконец одна створка ворот приоткрылась и перед нами предстала круглолицая женщина лет сорока пяти. Сказав, что доила корову, потому не услышала звонков, приветливо поздоровалась со мной.
Я шагнул за ворота и остановился. Дворик был небольшой, около восьми соток. Ни единого деревца. Но роз здесь было видимо-невидимо: если скажу, что тысячи две кустов, наверное, совру, но тысячи полторы было точно. От них стоял такой аромат, что кружилась голова.
— Вот это и есть хижина полковника Атаджанова, — сказал посмеиваясь Салимджан-ака.
— А роз-то у вас! Какие цвета, какие сорта!
— Нужно умыться, переодеться. О цветах еще наговоримся.
В этот момент калитка в заборе, разделяющем двор Салимджана-ака с соседним, с треском растворилась и из нее выбежали пятеро детишек. Впереди несся мальчик лет семи с рыжими волосами, а шествие замыкала девочка лет двух, похожая на куклу. Полковник поочередно обнял их всех, раздал по шоколадке. Потом громко крикнул, обернувшись к забору:
— Бахрам, а ты чего не идешь?
Из соседнего двора донесся тоненький голосок:
— Я без штанишек!
— Ну, брат, на тебя не напасешься! — засмеялся Салимджан-ака. — Я же тебе на днях купил штаны?
— А они мокрые.
Салимджан-ака передал шоколадку для невидимки Бахрама одному из сорванцов.
— Соседские малыши, — пояснил полковник. — Представляешь, одиннадцать детей у них! Сам в магазине работает, но такой честный, чистый парень, какого поискать! Иные поработают в магазине год-два, сразу отгрохают себе хоромы, покупают машину… А этот двадцать лет завмагом, но детишки одеты кое-как.