Конец зимы
Шрифт:
– Во всяком случае, нужно, чтобы вы завтра съездили туда и забрали ее домой, – заключила Икуко Кумэ.
Мать Сумико покосилась на мужчину.
– Следовало бы съездить. Здесь ей будет лучше, – отозвался он.
– Но, – перебила его мать Сумико, – если поеду я, она ни за что не захочет вернуться! Эта девчонка способна на любое безрассудство, лишь бы сделать мне назло!
Она разрыдалась. Мужчина раздраженно прикрикнул на нее и обратился к Уно:
– Ладно, давайте я за ней съезжу. Видимо, в полиции нужен будет поручитель.
– Хорошо. Когда Сумико вернется, попросите ее позвонить в школу. Нам необходимо с ней переговорить.
– Да-да, конечно, – кивнул
– Всего хорошего, – откланялась мать Сумико, утирая слезы.
Стрелка часов перевалила уже за полночь, когда Уно и Икуко Кумэ добрались до платформы станции К. Отсюда, из южной части города, до дома Икуко Кумэ, находившегося на самом севере Токио, нужно было ехать электричкой более часа. Станция Уно была еще дальше, и до дома от станции добираться минут двадцать на велосипеде.
По расписанию электричка придет нескоро, но ничего другого им не оставалось, кроме как ждать, – ловить такси в столь поздний час было делом безнадежным.
Сев наконец в пустой вагон ночной электрички, оба почувствовали груз внезапно навалившейся усталости и некоторое время ехали молча, отдаваясь монотонному покачиванию поезда.
– Интересно, кем приходится им этот мужчина, – проговорила вдруг Икуко Кумэ.
– Да… Вряд ли мать Сумико снова вышла замуж… Во всяком cлучае, в ее аккуратно прибранных комнатах как-то не чувствовалось уюта семейной жизни.
– Мне кажется, я понимаю, почему Сумико ушла из дома!
– Почему?
– В ее матери нет ничего материнского. Она думает только о себе! – сказала Икуко Кумэ с несвойственной ей жестокостью. Возможно, ей не понравилось, что мать Сумико живет на содержании. Однако Уно не мог согласиться с этой беспощадностью женщины к женщине: он отчетливо представлял себе ужас подобной жизни, когда мать просто вынуждена скрывать материнские чувства.
– По-моему, Сумико тоже во многом виновата, – отозвался он.
– Но ведь ее мать сама сказала: Сумико против подобного образа жизни…
– Думаю, что образ жизни самой Сумико тоже не безупречен.
– Да! Не безупречен! И все же я, как женщина, понимаю ее протест!
Уно подумал, что они с Икуко по-разному смотрят на вещи, но промолчал. Ему было уже под сорок, и осторожность, присущая возрасту, делала его порой молчаливым и замкнутым.
– Думаю, Сумико просто не смогла жить подобной жизнью! – не унималась Икуко. – Это – причина всего! Мне кажется, что и этот ее цинизм тоже не случаен!..
Сумико Уэмура и до встречи с Асао заводила романы с одноклассниками; прожив месяца два с одним, она уходила к другому. Подобные вещи среди учащихся вечерней школы не были столь уж редким явлением, однако для Сумико Уэмуры это казалось странным – столь неожиданной и разительной явилась перемена, происшедшая с девушкой за последние два года.
– Мне все это как-то непонятно, – закрыв глаза, устало ответил Уно.
Икуко Кумэ тоже умолкла, погрузившись в раздумья. Они и не заметили, как вагон оказался битком набитым пассажирами. Это были ехавшие из центра подвыпившие завсегдатаи ресторанов и баров, хостесс, [4] обслуживающие ночные кабаре. Глядя на них, Уно почувствовал еще большую усталость.
4
Хостесс – девушки, обслуживающие ночные бары и кабаре.
III
Юдзи Асао и Сумико Уэмура вернулись в Токио. Об этом в школу сообщили не родственники, а полиция городка S. Тут Уно
– У меня есть к вам одна просьба… Вообще-то, я хотел связаться еще с их родителями, но, признаться, устал до чертиков от одних только переговоров со школой! Я вот что хочу сказать. В школе может встать вопрос об их исключении. Не следует этого делать, потому что… Они могут пойти по дурной дорожке. Так уже бывало не раз. Суть дела ведь не в том, что они причинили беспокойство окружающим… Конечно, это не значит, что не должно быть принято никаких мер, но пожалуйста, не перегибайте палку!
Что ж, если в глазах полиции школы, призванные воспитывать молодежь, выглядят подобным образом, это весьма печально. Однако Уно и сам не раз был свидетелем того, что под предлогом борьбы с дурным влиянием исключали провинившихся. Асао и Уэмуру когда-то тоже исключили из дневной школы. Ученики, исключенные из дневных школ за неуспеваемость, оседали в вечерних. А это порождало новые трудности: они плохо учились, все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы где-нибудь подработать и развлечься. Подрабатывали в кафе и барах. Там они нередко попадали под влияние картежников и бездельников – и особенно легко те, кто приехал в Токио из провинции.
Дисциплина в школе становилась все хуже. Если рассказать о случившемся на педсовете, то, естественно, все подробности выплывут наружу, и неизвестно, чем все это кончится.
На другой день Уно вышел из дома пораньше и отправился навестить Юдзи. Дом Асао стоял на склоне горы, в окружении небольших фабрик и мастерских. Добираться туда было долго – электричкой и еще минут десять автобусом.
Сквозь стеклянную входную дверь Уно разглядел небольшую комнату. На деревянном полу, у стены, громоздились ящики из гофрированного картона, в центре, согнувшись над низеньким рабочим столиком, стоял седой изможденный мужчина. Уно приоткрыл дверь, она громко заскрипела, но мужчина даже не обернулся. Небольшим молоточком он вбивал латунные заклепки в просверленные в круглых стальных пластинах крохотные отверстия. Уно окликнул его. Мужчина наконец поднял голову, и во взгляде больших утомленных глаз, светившихся на его багровом осунувшемся лице, промелькнуло выражение, похожее на упрек – за то, что его оторвали от работы. Он вновь склонился над столиком и молча продолжал постукивать молоточком. Уно смутился. Он вспомнил свой первый телефонный звонок в этот дом и понял, откуда шло размеренное постукивание, которое он слышал в трубке.
В этот момент отворилась дверь, по-видимому отделявшая мастерскую от жилого помещения, и на пороге появилась женщина лет сорока. При виде гостя она очень удивилась. Пока Уно в замешательстве объяснял ей, кто он, ее окруженные сеточкой мелких морщинок глаза растерянно блуждали по полу.
– Вы, вероятно, мать Юдзи Асао?
– У-гу… – неопределенно пробормотала женщина.
– Я слышал, что Юдзи вернулся. Вот приехал с ним повидаться.
– Подождите, пожалуйста, минуточку…
Она скользнула в узкий дверной проем, пройдя мимо Уно, и убежала, громко стуча сандалиями. Седоволосый человек по-прежнему невозмутимо постукивал молоточком. Уно, присмотревшись, заметил, что рабочим столиком ему служило обычное котацу, [5] на котором болталось грязное одеяло цвета хаки.
5
Котацу – комнатная жаровня в японском доме, накрываемая одеялом.