Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
Я вспомнил, как мы собирались в актовом зале института, где на возвышении стоял цветной телевизор «Березка», принесенный из директорского кабинета, и смотрели заседания Съезда народных депутатов, выступление Сахарова против войны в Афганистане…
Сахаров. Знакомое лицо. Конечно, знакомое – известнейший физик, отец водородной бомбы, диссидент, которого Брежнев отправил в горьковскую ссылку.
Стоп. Наверно, это было, если я помню. Но я-то знал, что Сахаров – неплохой ученый, много пишет в соавторстве с Харитоном, а водородную придумал Харитон. Об этом, правда, не мало кому известно, и,
Сахаров. Странно.
Перестройка? Было бы что перестраивать. В прошлом году в институт приезжал инструктор из отдела промышленности ЦК, читал лекцию для тех, у кого был допуск по второй форме. Я получил такой, когда работал в ИКИ с Эстулиным, брал телеметрию с шестого «Прогноза» для нашего, тогда еще сырого, каталога рентгеновских источников. Инструктор прямо сказал: цены на нефть упали до очень низкого уровня, поддерживать военную промышленность невозможно, а у нас две трети экономики завязано на военке. Год-другой, и экономика может рухнуть, но партия позаботится, разрабатываются правильные решения, жизненный уровень трудящихся не опустится, хотя придется коммунистам разъяснять простому народу политику партии.
Коммунистом я не был, допуск достался мне потому лишь, что в московский Институт космических исследований без допуска не пускали, а у нас с Эстулиным были совместные работы.
– Лёва, – сказал я, – Горбачева, наверно, действительно изберут, но после этого в стране начнется такой бардак, что лучше бы…
Я не стал договаривать, иначе пришлось бы описать неожиданно нахлынувшие воспоминания о конце восьмидесятых: карточки почти на все продукты, научные журналы не поступают, нет денег на подписку, работа стоит, руки опускаются. Я не собирался в Израиль, но здесь просто нечего было делать, и Ира предложила…
Ира?
Лёва, оказывается, считал, что Горбачев… да ладно, какое это все имело значение?
– Стоп, – прервал я монолог друга. – Ты лучше скажи… У тебя много знакомых, в том числе в Академии. Это я бирюк, почти ни с кем не знаюсь.
– Ну-ну, – Лёва посмотрел на меня с интересом.
– Может, тебе знакома… или слышал… Ира Маликова. Ира Анваровна. Переводчик. Работает в…
В восемьдесят шестом мы с Ирой работали вместе.
– Не знаю, где она работает. Скорее всего, в академической системе. Слышал такую фамилию, может быть?
– Нет, – сказал Лева с сожалением.
– Пожалуйста. – Мой тон заставил Лёву внимательно посмотреть мне в глаза. Что-то он почувствовал, но лишних вопросов задавать не стал – друг все-таки. У нас мало было взаимных секретов, а то, что каждый все-таки считал секретом, было нам, тем не менее, друг о друге известно – так или иначе, словом или взглядом, мы проговаривались, но считали не нужным спрашивать.
– Пожалуйста, – повторил я, – ты можешь узнать?
– Это срочно?
Единственное, что он позволил себе спросить.
– Да, – я подумал, что не проживу и дня, если не буду знать.
– Тогда погоди, – решительно произнес Лёва и потянулся к трубке стоявшего у него на столе телефона. Номер набрал по памяти.
– Томочка? – Мне не нравилось, когда Лёва говорил воркующим голосом, таким искусственным,
Как долго он подбирается… Спросил бы сразу.
– То есть, ты не уверена? Ну, о чем ты говоришь? Какой флирт? По делу надо. Клянусь. Ладно. Перезвоню. Спасибо, Томочка, целую в щечку. А? В левую, всегда в левую.
Лёва положил трубку, помотал головой, будто отгонял назойливую муху, взглянул на мою вытянувшуюся физиономию и буркнул:
– Через десять минут. Она поднимет кое-какие личные дела. Вроде знает эту Иру, но не уверена.
Я кивнул, и десять минут мы разговаривали о ерунде. Я больше следил за движением минутной стрелки на электрических часах, висевших над дверью, чем за Лёвиным рассказом не помню о чем.
Когда стрелка дернулась в десятый раз, я кивком показал – пора, и Лёва, с сожалением прервав нечто интересное на середине предложения, поднял трубку.
– Ирина Анваровна Маликова, – нарочито бесстрастным голосом сообщил он, – тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения, младший научный сотрудник Института экономики.
Сделав паузу, добавил:
– Не замужем. Детей нет.
Разведена? Я не задал этот вопрос. Встал и пошел к двери.
– Да что с тобой сегодня? – спросил Лёва за моей спиной. – Ира… ты ее знал раньше?
Я взялся за ручку двери.
– Это моя жена, – сказал я и вышел, прежде чем Лёва успел задать следующий вопрос.
Вечер прошел как обычно. Лиля рассказывала, что вытворяли ученики на уроках, о чем говорили в учительской на переменах, куда поедет летом отдыхать завуч Игорь Дмитриевич, почему Стелла Джафаровна (а это еще кто?) не может похудеть, хотя соблюдает строжайшую диету… Я не то чтобы не слушал, я все слышал и даже кивал в нужных местах, но мыслями был далеко, не в нашей реальности.
Я слушал Лилю и вспоминал, как мы с Ирой познакомились. Это воспоминание я пронес через всю жизнь, даже в день смерти… я плохо, конечно, соображал, больничная палата расплывалась перед глазами, и все в мире выглядело уже нереальным, но день нашего знакомства я неожиданно вспомнил (вспомнил сейчас о том, что вспомнил тогда – интересная аберрация памяти!). Я бежал за автобусом и махал – может, водитель увидит меня в зеркальце и притормозит. Меня водитель не увидел, но обратил внимание на девушку, вышедшую на проезжую часть и вставшую на пути автобуса. Резко затормозив, водитель открыл дверь, и я подумал, что девушка войдет, но она вернулась на тротуар и сделала мне приглашающий жест: садитесь, мол. «Коня на скаку остановит», – пришла мне в голову строка, и я махнул водителю: поезжай. Тот недовольно погудел и рванул машину, будто наверстывал упущенное время.