Конечная остановка. Любимец зрителей
Шрифт:
Шавана впустили в безлюдный голый зал, показавшийся ему таким же бесчеловечным, как и полицейский участок.
— Дежурная сестра сейчас подойдет.
Шаван сел и поставил у ног свой чемоданчик. Он чувствовал себя униженным, ущербным и виноватым за все, чего не понимал. Отныне люди, с которыми он соприкасается, станут относиться к нему подозрительно, начиная с Людовика. «Ты позволял Люсьене выходить из дому по вечерам? Если вы не ладили, ты должен был мне сказать». Сказать? Но что? Еще и еще раз — как установить связь между его письмом и несчастным случаем? Подспудная мысль о том, что Люсьена пыталась покончить самоубийством,
Начать с того, что себя не убивают, сознательно бросаясь на фонарный столб.
Позади Шавана открылась дверь. Вошла медсестра. Она была, как и он в своем вагоне-ресторане, в белом, что внушало ему чувство доверия, точно их сближала тайная солидарность. Он поднялся.
— Как она себя чувствует?.. Я мсье Шаван. Прошлой ночью моя жена пострадала в автомобильной катастрофе.
— Она чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно.
— Могу я ее увидеть?
— Сейчас еще рановато… Приходите завтра.
— Но в каком она состоянии?
— Присаживайтесь, мсье Шаван. Врачи опасались, что у нее трещина в черепной коробке, поскольку на левой стороне заметен след от сильного ушиба. В момент столкновения машины с фонарем вашу жену, по-видимому, швырнуло на косяк дверцы. И если бы ремни не самортизировали удара, по всей вероятности, она бы погибла. Но рентгеновские снимки точно установили — трещины нет. Несколько кровоподтеков на руках, плече…
— Короче говоря, она выкарабкается, — сказал Шаван.
Медсестра задержала на нем взгляд, глаза ее, похоже, улыбались не часто.
— Полной уверенности нет, — сказала она. — В данный момент она впала в кому.
От этого слова, такого же ядовитого, как «рак» или «инфаркт», у Шавана защемило сердце.
— Завтра проведут новые исследования, — продолжила сестра. — Не исключены осложнения. Доктор пока держит свое мнение при себе.
— Какие именно осложнения?
— Ну, знаете… Мозг мог пострадать сильнее, чем предполагают.
— А эта кома — она длится долго?
Медсестра кивнула. Взгляд ее смягчился.
— Иногда неделями, месяцами… Ничего нельзя загадывать. Но будем уповать на лучшее. Все мы надеемся, что вскоре возвратим вашу жену, но, повторяю, в данный момент предсказать что-либо определенное невозможно.
Шавану не оставалось ничего иного, как смириться и уйти.
— Эта кома, — пробормотал он, — в чем она проявляется? Может ли моя жена двигаться? Если я с ней заговорю, она меня услышит?
— Приходите опять завтра, после полудня… или даже перед обедом, после процедур, — терпеливо ответила медсестра. — Доктор вам все скажет.
Она кивнула в знак прощания и бесшумно удалилась. Неужели Люсьена обречена? Но эта женщина сказала, что есть надежда. Кома… Нет, она преувеличивает. Кома продолжается несколько дней, возможно — несколько недель, после чего больной, очнувшись, как правило, выздоравливает. Шаван силился припомнить какие-нибудь примеры. Он слышал разговор о служащем вокзала в Ницце, на которого наехал велосипедист. Вот он тоже впал в кому, но ненадолго. Нет! Люсьена выкарабкается.
Шаван вернулся домой на метро. Усталость воздействовала на него как алкоголь, и он испытывал странное облегчение при одной мысли, что снова вступит
Проходя по комнатам, Шаван зажигал одну лампу за другой, швырнул свой чемоданчик на кровать и поискал глазами толстую книгу. В спальне ее не оказалось. Значит, она в столовой? Да. Лежит себе рядом с телевизором. Шаван открыл ее. Письмо все еще заменяло закладку. «Мадам Люсьене Шаван». Конверт не вскрыт.
Шаван вертел его и так и этак. Его письмо утратило всякий смысл. Коль скоро Люсьена его не прочитала, зачем же ей понадобилось в три часа ночи ехать на бульвар Мальзерб? Он вскрыл конверт и для большей уверенности извлек листок… «Дорогая Люсьена…» За обращением следовал текст, над которым он так долго корпел. Чистая потеря времени! Шаван злобно разорвал свое письмо в клочки и швырнул их в пепельницу, полную окурков. На этот раз причина аварии становилась совершенно необъяснимой. Может, Люсьене кто-то позвонил по телефону? Но кто бы это мог быть? Она ни с кем не вела знакомства. Едва ли обменивалась парой слов с соседями. Шаван посмотрел на часы. Половина первого. Людовик станет ворчать. Ну и пусть. Шаван набрал его номер: звонки долго оставались без ответа. Наконец-то трубку сняли.
— Алло!.. Крестный, это ты? Извини, если я тебя разбудил.
— Ясно-понятно, ты меня разбудил, — брюзжал Людовик. — Тебе известно, который час?..
— Я звоню по поводу Люсьены. Она попала в аварию. Находится в коматозном состоянии, лежит в Ларибуазьере.
— В коматозном состоянии, говоришь?
— И оно может продлиться дни, недели…
— Что ты плетешь?
— К сожалению, это сущая правда. Меня известили еще в Ницце, и я прямо с Лионского вокзала отправился в больницу. Она ехала в машине и врезалась в фонарный столб. Мозговая травма и несколько царапин.
— Когда же это случилось?
— Прошлой ночью… На бульваре Мальзерб… в три часа.
— То есть как это в три часа?.. Ты хочешь сказать, в три часа ночи?
— Да. Я думал, может, ты мне объяснишь…
— Никакого понятия, бедняжка Поль. Я совершенно ошарашен… Ты виделся с лечащим врачом?
— Нет. Только с дежурной медсестрой. В настоящий момент Люсьена, похоже, вне опасности.
— Я полагаю, визиты к ней запрещены?
— Ну, не для близких родственников! Я рассчитываю увидеть ее завтра. Хотя бы на минутку, но, понимаешь, все это так невероятно… Я все еще задаюсь вопросом, а нет ли тут какого-нибудь недоразумения; в самом деле она ли это угодила в больницу? С чего бы это ей выходить из дому среди ночи?
— Я знаю не больше тебя… Она не оставила тебе записку?
— Вполне возможно. Я настолько потрясен, что такая мысль мне даже не пришла в голову. Пойду-ка погляжу.
Шаван бросил трубку. Конечно же, она оставила ему записку. И эта записка должна лежать на видном месте. Но сколько он ни искал, никакой записки так и не обнаружил. Ни на кухне. Ни в прихожей.
— Алло, крестный! Знаешь, никакой записки нет.
— Странное дело… А ее одежда? Это могло бы, пожалуй, нам что-то подсказать.