Конечная Остановка
Шрифт:
– То-то и оно! С ними, с кацапами и москалями, неважнецки, а без них еще хужей, если в гигантской России все поголовно превратятся в новосовковое людоедское быдло, навроде сиволапых пролетариев сто лет тому назад. А дело к тому идет, на мой взгляд. Вось-вось россиянская голота и босота обратно заорет: грабь награбленное олигархами!
– Может, оно и к лучшему в этом лучшем из миров по Лейбницу… Коли у русской шляхты кишка не тонка пролетариям ответить массовым поражением всеми стволами и калибрами по народным площадям и гуляниям. Или хватит пороху выписать
В разлучные Штаты не передумал ехать?
– попробовал сменить тему Евген.
– Покуль не. Как скоро - так срочно. Особисто, когда досыть наслушался яйцеголовых американофобов в ихней Московии. Петра Великого на них нет, каб головы рубил и окна прорубал в Америку и в Европу!
– Ну, в России за этим дело не станет. Бо ксенофобского быдла в ней развелось немеряно. Пора бы и честь знать, угомонить совковую рванину сверху вниз!
– А то ж! Недемократично, но надо…
Может, и ты, Вадимыч, летом со мной неяк в Калифорнию, а?
– Должно быть, нет. Мне лепей в Киеве, в мать его, городов русских, - улыбнулся летописной шутке Евген, припомнив нелепых и несуразных украинофобов в Москве, в Питере, с кем ему случилось время от времени пообщаться немножко.
«Демократически, в дебет и кредит».
* * *
В Киеве дождались Евген и Змитер свою Тану из Стокгольма. Ради полноты близкого общения в круге первом. И достаточной ее информированности о ходе дела в приложении к повременной и сучасной белорусской действительности, - как выразился Евген.
Помимо того, чуть ли не на правах ближнего родственника, на русской мове он поставил ей на вид, что она, мол, маловато-таки времени проводит с дочерью Лизой.
– …Девочка твоя уж большая, все понимает, соображает, соотносит, что к чему. Давай-ка, матка, к ней выразно поближе, чем в огороде бузина, а в Дарнице два киевских дядьки и тетка Вольга в дальнем Менске.
Критику Тана приняла к исполнению, ни на терцию не обидевшись:
– Так точно, отец-командир, сэр! Разрешите исправить допущенные педагогические упущения, сэр?
– Ну-ну! Я тебя не понукаю, Тана свет Казимировна, матушка, сама знаешь, что у тебя почем.
Именины твои на Татьянин день справлять будем или как, мэм?
– А як же! Чем больше дней рождения, тем ближе к похоронам престарелых врагов наших!
Из Швеции, заметим, Тана Бельская вернулась в очень боевитом расположении духа, не преминув еще в аэропорту поделиться основательным выводом из лично жизнедеятельных включенных наблюдений за невероятным шведским благоденствием:
– Кабы не Лука-урод, на Беларуси было б точь также! Не враз, панове, ясное дело. Однак лет через пятьдесят безраздельно! Законно и подзаконно, что в лобок, что по лбу…
Не только во имя упрочения семейных отношений на следующий день после Таниного именинного дня в январе они отправились в лес, на природу, в район Семиполок играть в пейнтбол на снегоходах.
«Дружной
Снежный транспорт, тематически разумеется, от пана Ондрия Глуздовича. Логистически. Тем более или тем не менее, как посмотреть, погода их порадовала оттепелью на крещенье по москальскому календарю. В очередной раз парниковый эффект опроверг отмороженную народную примету. Либо в киевских окрестностях климат тоже приближается к европейским стандартам.
Это не первая зимняя тренировка сплоченной дарницкой компании и, наверное, не последняя. Потому спарки стрелков распределились в обычном порядке.
Евген пристегнул спина к спине на заднем сиденье юную партизанку Лизу. Как повелось, с рутинным наказом вбок не высовываться, руками по сторонам не размахивать. Валенком не дрыгать, в шапку-ушанку не спать, но, ушки на макушке, удерживать в своей полусфере тыловое охранение. И чуть что прикрывать его пушечным веерным огнем.
– Наша с тобой задача дня, Елизавета моя Мечиславна, запятнать противника позором! Чтоб им всем скудно не показалось!
Адская водительница Одарка, как обычно, взяла в напарники Змитера. Стрелять-то он худо-бедно умеет, но водить мотоциклетный снегоход по пересеченной местности ему слабо. Пусть с большего пишет по трафарету в прямой видимости.
– Хорошо сидишь, партнер? Ну, держись! Елы-палы, раком по буеракам!
Тогда как Тана укрывалась за широкой спиной Германа. «Рыжий славянский шкаф кого хошь неслабо прикроет и накроет, не в лобок, так по лбу… Вульва трется о седло, скачет девка далеко!»
– Йо-хив-хо! Погнали наши городских! Газ по плешку, Герка! Тут-ка тебе не Му-му, йе-йе, в проруби топить от забора и до обеда в ресторане у Петровича…
Что-то мне банально подсказывает: сёдни мы у-у-сих уделаем прозаически и поэтически. Kill them all!
Глава шестьдесят девятая Суровая проза партизанской жизни
К середине февраля на Беларуси одномоментно потеплело. Словно бы пришла весна, по обыкновению не слишком ранняя гостья в наших широтах. Оттого последний месяц календарной зимы нисколько не оправдывает свою суровейшую, лютую, бр-р, назву на белорусской мове. Причем местные синоптики в один голос обещают, ручаются, прогнозируют дальнейшее потепление и значительное превышение средней климатической нормы.
Поэтому нисколько не удивительно, нормально, почему на даче-развалюхе в кооперативном товариществе «Авиатор», что расположен почти впритык к зоне отчуждения интернационального аэропорта Минск-2, появилась бригада строителей. Весеннее дело, оно к работе кличет.
Мужики серьезные, деловые, трезвенники поневоле, как определил Чебеник, поселковый сторож и зампредседателя дачного кооператива. Бригадир ему килишек налил, но сам-то, не-не-не, строго сказал, что участок теперь у нового хозяина, тот и сам не пьет и людям не дает.