Конечная
Шрифт:
– Что значит она?! – загремели на том конце трубки. – Что значит не придет?! Я из него эту дурь выбью, так и передайте, выбью!..
Валентин нажал на красную кнопку и несколько секунд слушал бездушную тишину в трубке – слушать ее было легче, чем заботливого отца, утратившего ребенка. Затем тяжело поднялся и перевел взгляд
Он увидел бескрайнюю пустошь. Где-то далеко и вместе с тем совсем близко на ее холодных просторах неуверенно разгорался костер, а над ним сгрудились четыре хрупких на вид фигурки.
Паша заметил наблюдение первым. Он что-то отрывисто бросил остальным и шагнул вперед в отчаянном порыве защитить их от неведомой еще угрозы. Экстрасенс поднял руку в успокаивающе-приветственном жесте и заставил себя улыбнуться. Диана пригляделась, сощурив глаза, и неуверенно махнула рукой в ответ.
– Пусть у вас все будет хорошо, ребята, – прошептал Валентин с отчаянной и почти безнадежной, но все же – верой. – Пусть у вас все будет хорошо.
Мухи
На первый день она долго стояла под кухонной антресолью. Сверху, перед самым ее носом свисала широкая лента отвратительного грязно-желтого цвета. Когда она вешала ее сюда, то и представить не могла, насколько кстати однажды придется эта вещь на ее кухне.
Мухи. Они были повсюду. Бессмысленно кружились над ухом, бесцеремонно лезли в лицо, ползали по задней стороне шеи, щекоча ее теплыми мягкими лапками. Казалось, во всем доме не осталось ни единой поверхности, которая бы избежала этого ощупывающего, оценивающего касания.
На ленте-ловушке их было добрых полтора десятка. К ним и было приковано ее внимание. Она силилась разглядеть в них что-то необычное, что объяснило бы это внезапное победоносное нашествие на квартиру. Силилась, но не могла.
Обычные
Скоро наступит зима, подумалось ей.
Скоро они умрут.
Скрипучий щелчок замка входной двери заставил ее вздрогнуть. Что-то в ней дернулось сперва вверх, к основанию черепа, а затем ухнуло вниз, поселившись маленькой сосущей пустотой в животе. Это чувство было знакомо ей с детства. Оно возникало каждый раз при звуке быстрых, тяжелых шагов отца за дверью ее комнаты. Возникало, потому что в любой из этих моментов ее дверь могла распахнуться настежь, глухо стукнувшись об шкаф. Поставленный командирский окрик, три стремительных шага – как к собственности, как к добыче – и звонкая затрещина, от которой из глаз брызжут слезы. Опять в чем-то виновата, опять что-то не сделала или сделала не так, опять и опять…
Теперь же, чуть позже, ее муж, Дмитрий, со вздохом уселся за стол и уставился в тарелку с плохо подогретым супом, а она неуверенно опустилась на краешек стула напротив. Неприятное чувство в животе пока не собиралось уходить.
Суп был того же грязно-желтого цвета, что свисающая с антресоли клейкая лента, и вяло поблескивал настоявшимся жиром. В нем плавало несколько горошин черного перца, круглых и бессмысленных, как мушиные глаза. Если бы ей пришлось его есть, ее точно стошнило бы. Похоже, боролся с тошнотой и Дмитрий. Одержав шаткую победу, он зачерпнул ложкой маслянистую жижу и, не поднимая глаз, негромко спросил:
– Ну, как прошел день?
– Все хорошо, – ответила она, как и должна была. – А твой?
– Мой вот неплохо, – он поднес ложку ко рту и с тихим хлюпом втянул ее содержимое куда-то под жидкие усы. – Иваныч меня сегодня хвалил. Сказал, что кроме меня подготовку отчета доверить некому.
Конец ознакомительного фрагмента.