Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Фалин Валентин Михайлович

Дискуссии на высшем этаже отличались модератными тонами и, что касается Германии, дело­вым настроем. Открытие границы между герман­скими государствами и двумя частями Берлина (9.11.1989) придало проблеме единства совершен­но новый ракурс. Неотвеченным оставалось, как объединять, и не больше.

Позиция М. Горбачева познала крутые мета­морфозы. Он начинал убежденным заступником «законных прав и интересов народа, отдавшего 27 миллионов жизней для разгрома фашизма». Это, скользя под уклон, М. Горбачев превратился в «реальполитика». Вплоть до встречи с Дж. Бушем в мае — июне 1990 года он выражал сомнения и, может быть, даже сомневался в обоснованности оценок Э. Шеварднадзе. Какие-то колебания в его поведении давали себя знать и во второй полови­не

июня.

Следовательно, мы не вступили бы в противо­речие с объективными фактами, отметив, что «де­мократ» М. Горбачев на протяжении первой поло­вины 1990 года стоял ближе к «консерваторам», чем к «либералу» Э. Шеварднадзе. «Консервато­ры» не требовали дискриминации Германии, но настаивали на недискриминации СССР. Они не ставили целью ущемление равноправия немцев, но не были согласны, чтобы к советским правам при­лагался другой размер. «Консерваторы» не стре­мились поместить немцев в «неполноценное», с точки зрения безопасности, пространство, но не считали приемлемой модель, делавшей неполно­ценной безопасность Советского Союза. Они не находили обоснованной концепцию, что развитие обогнало почти все прежние урегулирования, участ­ником которых являлся СССР, и что распростра­няться на объединенную Германию должны только договоренности, достигнутые между ФРГ и запад­ными демократиями. «Консерваторы» полагали объединение Германии возможным, причем объе­динение, вписывающееся без каких-либо «но» в координаты общеевропейского процесса и стиму­лирующее этот процесс, и напоминали, что идея создания качественно нового мирного порядка в Европе в свое время не была чужда политике ФРГ.

Отстаивание интересов Советского Союза не тя­нуло на отметку выше «консерватизма». Предполо­жим, М. Горбачев не уступил бы нажиму Дж. Буша и уговорам Г. Коля, поставил на место Э. Шевард­надзе и не дал согласия на включение всей Герма­нии в НАТО или настоял на неразмещении на ее территории ядерного оружия. Значило бы это, что он против объединения, что отказывает немцам в самоопределении, что хочет двигаться вперед, чер­пая из прошлого, как выразился президент США?

Заявка на продолжение политики консерватив­но-либеральной коалиции ФРГ восхвалялась как эталон демократизма и забота о безопасности всей Европы. Следует ли и постфактум понимать пози­цию правительства ФРГ так, что задача продления века НАТО как гаранта безопасности части евро­пейских стран ставилась выше восстановления на­ционального единства немцев, что дилемма фор­мулировалась бескомпромиссно: либо все немцы маршируют в военную организацию Североатлан­тического союза, либо раскол, с отнесением от­ветственности за него на... СССР? Предваритель­ные условия объединения Германии, выдвигавши­еся США, Францией и прямее других Англией, — членство в НАТО, размещение на немецкой зем­ле ядерного оружия, дальнейшее размещение в Германии американских и британских войск ^[24] , — было естественным проявлением не консерватиз­ма, а «общности интересов» и солидарности. Итак, не важно — что, главное — кто.

24

Письмо М. Тэтчер Х.Д. Геншеру от 30.03.1990.

Мне приходилось писать и говорить, что Г. Коль и Х.Д. Геншер действовали мастерски и, со своих позиций, логично, фиксируя уступки М. Горба­чева и Э. Шеварднадзе, делая советских партнеров все более зависимыми от благорасположения «доб­рожелателей» за бугром. Наверное, они извлекли из запутанной и необычной ситуации максимум плю­сов и козырей, больше, чем прогнозировали наеди­не с собой в самых смелых прикидках. Когда дело обстоит так, сам собой возникает вопрос: во что обошелся этот успех другой стороне?

Не уверен, что можно назвать везением на­глухо закрытую дверь к информации о контактах М. Горбачева и Э. Шеварднадзе с правительством

ФРГ, перед которой я оказался по возвращении из Вашингтона. Стал бы я портить бумагу и пи­сать свое последнее послание М. Горбачеву по германской проблеме, загляни хоть на минуту на кухню, где готовились блюда и приправы к Архызу? Не знаю. Может быть, так и написал бы, как написал. Что получилось, судите сами, заглянув в приложение 19 и оснастившись мерками лета 1990 года, когда что-то можно было сделать ина­че, не обязательно хуже.

Запиской я не ограничился. Адресат может и не положить на нее взгляд, когда на столе целый Кав­казский хребет бумаг. Подступаюсь к М. Горбаче­ву с просьбой выделить мне несколько минут свое­го времени. «Сейчас никак не получится, но вечером обязательно вам позвоню», — ответил генеральный.

Вечер давно перешел в ночь. Через четверть часа начнутся новые сутки. Звонок.

— Что вы хотели сказать мне?

— В дополнение к написанному считаю долгом зафиксировать ваше внимание на трех моментах:

а) нам навязывают аншлюс. Он имел бы тяжелые последствия. Все моральные и политические издер­жки, а при механическом слиянии двух разнородных экономик, социальных структур и прочем они неиз­бежны и значительны, взвалят на Советский Союз и его «креатуру» в ГДР. Распространение юридических норм одного государства на другое сделает нелегаль­ным все, что совершалось в ГДР на протяжении со­рока лет, и превратит несколько сот тысяч человек в потенциальных подсудимых.

— Понятно, что дальше?

— ...б) неучастие объединенной Германии в НАТО. Самое меньшее, на чем необходимо стоять до конца, — это ее неучастие в военной организа­ции союза (по примеру Франции) и неразмещение на немецкой территории ядерного оружия. Соглас­но опросам, восемьдесят четыре процента немцев за денуклеаризацию Германии;

в) все вопросы, касающиеся нашего имущест­ва и собственности в ГДР, а также материальных претензий к Германии, вытекающих из войны, должны быть отрегулированы до подписания по­литических постановлений. Иначе, по опыту Вен­грии и Чехословакии, мы втянемся в бесплодные и обременительные для отношений дебаты. Наши эксперты должны научиться считать не хуже аме­риканских, а также приготовить свою ведомость по экологическим издержкам нападения Германии на Советский Союз, если немцы на это напраши­ваются.

М.С. Горбачев задает несколько уточняющих вопросов, в частности по правовому статусу наше­го имущества, особенностям процедур присоеди­нения земель ГДР к ФРГ на основании статьи 23 боннской конституции, последствиям неуча­стия государства в военной организации НАТО. Потом говорит:

— Сделаю, что могу. Только боюсь, что поезд уже ушел.

После такого заключительного аккорда — «бо­юсь, что поезд уже ушел» — впору было поперек рельсов лечь. Как же так, вокруг вопросов, и отда­ленно не шедших в сравнение с тем, что выноси­лось на переговоры с Г. Колем, порой по пустякам Политбюро и другие «инстанции» кудахтали дня­ми и неделями. В преддверии, по почину генсека, устраивались мозговые штурмы, созывались синклиды экспертов, игры в генштабовских песочницах. Часто с нулевым результатом. Вспомним, как не­возможно было подвигнуть М. Горбачева на при­знание черного черным, когда речь заходила о секретных протоколах к договорам, заключенным Сталиным с Гитлером. «Слишком велика полити­ческая ответственность», — отговаривался он. От­кат до Архыза, который ближе к Сталинграду, чем к Москве, что, тут ответственность меньше?

В своих «Воспоминаниях» Х.Д. Геншер передает услышанный им от М. Горбачева рассказ о том, как в 1979 году принималось решение об интервенции в Афганистан. Генеральный не раз опробовал эту ле­генду на нас. Если верить рассказчику, Э. Шевард­надзе ничего заранее не ведал, М. Горбачева тоже обошли, как и большинство других секретарей и членов Политбюро ЦК. Тогда-то два приятеля и сго­ворились добиваться «коренного изменения систе­мы», дабы исключить подобные безобразия, то есть принятие решений не по регламенту.