Кони и люди
Шрифт:
Что касается ее истории, то он не сполна рассказал мне ее. Я жил в тот вечер очень интенсивной жизнью, вернее, мое воображение било ключом, а доктор был сеятелем, ронявшим семена в плодородную почву. Он как будто подвигался широким длинным полем, свежевозделанным пахарем – смертью, и широко разбрасывал по пути семена повести – семена падали далеко, за пределы поля, и попадали в восприимчивое, пробуждающееся воображение мальчика.
Глава I
Семья Эджли, проживавшая в
Две старшие девушки, Лиллиан и Кейт, были известны, по крайней мере, в дюжине городков, вдоль железной дороги, проходившей между Кливлендом и Толедо.
Слава старшей Лиллиан разошлась далека за пределы Бидвелля. Ее хорошо знали на улицах соседних городов, вроде Клайда, Норуолка, Фримонта, Тиффина, и даже в Кливленде и в Толедо. Летним вечером она гуляла вверх и вниз по нашей Главной улице, и на голове у нее неизменно красовалась огромная шляпа с белым страусовым пером, ниспадавшим до плеча.
Так же как и сестра ее Кейт (которая, кстати, не занимала видного положения в жизни нашего городка), Лиллиан была блондинкой с холодным, пристальным взглядом голубых глаз.
Почти каждую пятницу вечером Лиллиан пускалась в поиски приключений и возвращалась не раньше понедельника или вторника. Было очевидно, что эти приключения весьма прибыльны, ибо семья Эджли состояла сплошь из переобремененных тружеников, и уже наверное не братья покупали то бесконечное количество новых тряпок, в которые рядилась Лиллиан.
В один из таких вечеров, в пятницу, Лиллиан появилась на главной улице Бидвелля близ вокзала; тут околачивались дюжины две мужчин и женщин, ожидавших прибытия поезда, шедшего в Нью-Йорк. Они стали разглядывать Лиллиан, и та, в свою очередь, их.
На западе, откуда должен был появиться поезд, еще виднелось зарево солнца, заходившего за полями молодого маиса. Небо горело дивным розовым пламенем, и бездельники, вперившие глаза в Лиллиан, молчали под влиянием величия и красоты вечера и вызова в глазах девушки.
Поезд подошел и разбил чары молчания. Завидев Лиллиан, кондуктор и проводник соскочили на платформу и приветливо замахали ей руками. Машинист тоже высунул голову из паровоза.
Лиллиан села отдельно у окна; как только поезд тронулся, кондуктор, проверив билеты, вернулся и сел рядом с ней. Когда поезд дошел до следующей станции и кондуктор ушел по своим обязанностям, на его место пришел проводник. Мужчины в вагоне говорили вполголоса, и только изредка раздавался взрыв хохота. Несколько женщин из Бидвелля, ездивших навестить родных в других городах, чувствовали себя весьма неловко. Они сильно краснели и смущенно смотрели в окно.
На вокзале в Бидвелле, где мрак понемногу окутывал землю, мужчины и мальчишки все еще оставались на месте и говорили о Лиллиан и о ее похождениях.
– Она может ездить куда ей угодно и никогда ни одного цента не платит, – сказал высокий бородач, стоявший прислонившись к двери.
Вся семья Эджли пользовалась скверной репутацией в Бидвелле, но, за исключением Мэй, самой младшей, они все умели за себя постоять.
Старший, Джек, в течение многих лет работал буфетчиком в салуне Чарли Шотера, в нижней части Главной улицы; в один прекрасный день он, к общему удивлению, откупил салун.
– Или Лиллиан дала ему денег на это, или он обобрал Чарли Шотера, – говорили все мужчины в один голос. Несмотря на это, они пренебрегали принципами морали и ходили к Джеку напиваться. Хотя пороки в Бидвелле строго осуждались, тем не менее молодежь втайне считала порок признаком мужественности.
Фрэнк и Уилл Эджли были, подобно отцу, ломовыми извозчиками и все тяжело работали. У них были свои запряжки; они были не из тех, кто чужой милости просить станет; не будучи заняты работой, они тоже не искали общества других мужчин.
В субботу, покончив с работой за неделю, они чистили лошадей, задавали им корм и убирали стойло; потом надевали черные костюмы, белые воротнички, черные галстучки и отправлялись пьянствовать на нашу Главную улицу. К десяти часам им это удавалось с успехом, и, пошатываясь, они возвращались домой.
Встречая во мраке под тополями на Плющевой или Ореховой улицах бидвелльских сограждан, возвращавшихся домой, они затевали скандалы.
– Пошел с дороги, будь ты проклят! Прочь с тротуара! – ревел Фрэнк Эджли, и оба брата бросались вперед, предвкушая драку.
Но однажды, в июньский вечер, когда светила луна, а в высокой траве между тротуаром и мостовой стрекотали кузнечики, братья Эджли встретили Эда Пеша, молодого немца-фермера, вышедшего погулять с Каролиной Дюпи, дочерью бидвелльского торговца галантереей; произошла драка, которой братья Эджли так долго искали.
Фрэнк Эджли рявкнул свое излюбленное «прочь с тротуара!», и оба брата ринулись вперед, но Эд Пеш не отступил и не позволил им пройти торжествуя.
Он вступил в драку, и оба брата были жестоко избиты; когда они в понедельник утром показались со своими тележками, их лица были обезображены, а под глазами красовались фонари.
В течение целой недели они разъезжали вверх и вниз по Главной улице и развозили лед, уголь и товары, не заговаривая ни с кем и не поднимая глаз от земли.
Весь город пришел в восторг, а клерки перебегали от одного магазина к другому, делая замечания по этому поводу, да так, чтобы братья Эджли слышали их.
– Видал ты этих Эджли? Получили по заслугам! Эд Пеш задал им то, что им давно следовало получить!
Более горячие клерки с богатым воображением обсуждали драку, разыгравшуюся в темноте, как будто они сами присутствовали при том и видели каждый удар.