Кони пьют из Керулена
Шрифт:
— А почему ты плачешь?
— Не плачу я, радуюсь, что у меня сын такой умный…
— Нет, ты радуешься, когда кружат и белой лептой пишут…
Бабушка осуждающе качала седой головой и в глазах ее была та колючая стужа, какая струится от зимних звезд.
Не одна девушка в эти минуты завидовала, наверное, счастливице, которой объяснялись в любви таким необычным образом. Но Алтан-Цэцэг теперь не чувствовала себя счастливой. Разум, рассудок противоречил сердцу, и она была раздражена, обижена. Она думала о том, что надо немедленно
Алтан-Цэцэг торопливо оседлала коня. Максимка не захотел остаться у бабушки, закапризничал, зауросил. Взяв его с собой, Алтан-Цэцэг поскакала в город.
В городе, уже шла молва о влюбленном летчике и красавице-степнячке, покорившей его сердце. Летчика называли воздушным читкуром — воздушным чертом, который свои любовные письма пишет на небе.
Оставив Максимку с дедом, Алтан-Цэцэг поспешила на аэродром. Не без труда отыскав дежурного, она попросила его вызвать Лувсана. Тот оценивающим взглядом окинул Алтан-Цэцэг и сказал.
— Наверное, ничего не получится, эгче. Но попробую позвонить.
Дежурный был подчеркнуто вежливым.
После короткого телефонного разговора он сказал с ноткой сочувствия:
— Нет, не получится. Лувсан пострадал…
— Как пострадал? — испугалась Алтан-Цэцэг. Дежурный улыбнулся и снова посмотрел на Алтан-Цэцэг.
— Да вот так, — наконец ответил он, — а вы, собственно, кто ему будете?
Алтан-Цэцэг смутилась, вспыхнула.
— A-а понимаю, — улыбнулся он.
— Что вы понимаете? — рассердилась Алтан-Цэцэг.
— Не сердитесь, красивая девушка, — ответил дежурный и с сожалением вздохнул. — Наказание получил ваш Лувсан. Отстранен пока от полетов. За некоторые художества в небе… Понятно?
Поздним вечером был разговор с отцом. За чаем Лодой как бы невзначай заметил:
— Если Максимка… То не беспокойся, мы его воспитаем.
Нелегко Лодою говорить об этом с дочерью, но он должен был сказать то, что думал.
— А я вот однолюб…
Алтан-Цэцэг подняла глаза и вдруг увидела то, чего не замечала раньше: отец стареет. На его лице резче обозначились морщинки, в глазах появилась усталость, на щеках и подбородке топорщилась редкая щетина.
— Папа, тебе побриться надо, — сказала она. Слова ее прозвучали грубо.
Это было настолько неожиданно, что ни Алтан-Цэцэг, ни Лодой не могли сразу сообразить, что происходит. Воскресным днем из «Гадута» вдруг приехали гости. Ну, гости как гости. Хозяев смутило лишь одно: ни родные — отец или мать, ни тем более тети и дяди Лувсана никогда нё заходили в дом к Лодою и не водили с ним какого-либо знакомства. Правда, двери лодоевской квартиры никогда и ни от кого не запирались: мало ли кому и в какое время мог потребоваться секретарь аймачного партийного комитета.
Но этим гостям — дяде и тете Лувсана — Лодой нужен был совсем не по партийным или государственным
Алтан-Цэцэг пригласила гостей к столу, подала им конфеты и чай. Гости не отказались, присели к столу. Неторопливо прихлебывая чай из пиал, спрашивали о погоде, о здоровье, о ценах на товары.
После чая гости тоже не собирались уходить. Курили трубки, продолжали толковать о том, о сем. И приглядывались к Алтан-Цэцэг.
Долг гостеприимства теперь требовал от хозяев ставить на стол чуру — любимое национальное блюдо, вареное мясо, подавать вино и кумыс. Вина и кумыса в доме не было, и Лодой, сходив в магазин, принес две бутылки цаган-архи.
Гостям это понравилось. Дядя Лувсана, Жигжит, чтобы не оставаться в долгу, полез в один из привезенных мешков и вытащил оттуда две бутылки водки и одну кумыса, однако на стол их ставить воздержался. Просто этим жестом дал понять, что приехали они не пустые разговоры разговаривать.
«Да это ж сваты!» — вдруг догадался Лодой и так поглядел на дочь, что она тоже поняла. У нее сразу покраснела шея, вспыхнуло и загорелось лицо. Смутившись, Алтан-Цэцэг вышла в другую комнату.
После встречи с Лувсаном, после его «небесных художеств» Алтан-Цэцэг жила в постоянном ожидании чего-то. Чего она ждала, пожалуй, и сама не знала. Во всяком случае объяснить не могла. Только чувствовала, что непременно что-то должно произойти.
И вот — произошло. Сваты! Как в седую старину! Между тем сваты постепенно входили в свою роль. Начали они осторожно, издалека.
Дядя Лувсана сказал:
— По обычаям даёсыта байна рано или поздно, но молодой парень должен становиться мужчиной, а стало быть, и хозяином. Таков закон вселенной, записанный в «Сокровенном сказании».
«Сокровенное сказание» — первый памятник монгольской литературы, созданный семь с половиной веков назад, — Лодой знал. Но сейчас никак не мог вспомнить, есть ли в нем тот закон, что назвал Жигжит. Скорее всего, нет. Но ссылка на «Сказание» придала вес словам.
Тетя Лувсана, женщина живая и, видать, многоопытная в сватовстве — на это, как известно, особый талант нужен — продолжая мысль Жигжита, запела-заговорила медовым голосом:
— Семья — это земное счастье. Хорошая семья — небесное счастье. И нет на свете людей, которые бы отказались от этого.
Лодой согласился: правильно говорят дорогие гости. Сватам похвала понравилась. Они были польщены и, смелея, — архи прибавила смелости — наперебой заговорили о невесте и женихе, о их красоте, добропорядочности и уме.
— Красоту вашей дочери, — И продолжала петь сладким голосом тетя Лувсана, — песни ее, доброту знают наши широкие степи, далекое небо и само Солнце. Она бела и нежна, словно каждое утро умывается кумысом. Она похожа на белокрылую чайку с Буир-Нура.