Конклав ночи. Охотник
Шрифт:
Можно было оставить упыря дожидаться солнышка, но у меня имелась еще куча дел. Тратить остаток ночи на то, чтоб сидеть рядом с кровососом, не соответствовало моим планам. Я сходил в дровяной сарай и вернулся с хорошим, надежным инструментом.
– Смотри, это колун, – сказал я. – Видишь, какое длинное топорище? Для того чтобы сильнее ударить. А головка знаешь почему такая тяжелая и тупая? Потому что ею не рубят, а только колют. Главным образом вдоль древесных волокон. Тупой клин легко разрывает их, а вот лезвие обычного топора вязнет, фиг вытащишь. Поэтому топором колют дрова только идиоты. Кстати,
Упырь оскалился, но это была не улыбка.
Я хорошенько размахнулся и, крякнув, вогнал стальной клин ему в грудину. Вдоль ребер.
«Гранд витара» дожидалась зимнего сезона в персональном закутке полицейского гаража. Когда-то это казалось отличной идеей – тепло, сухо, безопасно. Но сейчас предусмотрительность вышла мне боком. А впрочем, со своей «морозной» аэрографией машина была чересчур приметной. Мне же требовалась анонимность.
Домашняя аптечка, к счастью, уцелела. Была она даже побогаче «полевой» – настолько, что органам госнаркоконтроля показывать ее определенно не стоило.
Наскоро обработав царапины на плече, обколов антибиотиками, гормоном роста – для скорейшего заживления – и заклеив пластырем, я отправился в гараж. К старому доброму «Уралу», спутнику дурной и героической юности. При всей тогдашней бестолковости, помноженной на заносчивость, было во мне что-то светлое и искреннее. Сейчас всего света осталось – три секунды работы ультрафиолетовой лампы, а искренней только ненависть к всяческим рыковым да мордвиновым, вертящим мной как вздумается.
Коляска у мотоцикла была недавно отцеплена и по состоянию здоровья сдана на металлолом – проржавело днище, перестал запираться багажный отсек, истерся до основы дерматин сиденья. Однако без Мурки в коляске не было нужды. Бензина плескалось примерно полбака. Доливать я не стал, хватит и этого. Выкатил «Урал» во двор и откинул подножку.
Завелся он далеко не сразу, а заработав, долго чихал на холостых оборотах и откашливался черной гарью. Под его сбивчивое рокотание я достал из «бардачка» «УАЗа» складной нож, которого мне здорово не хватало десять минут назад, а из багажника то немногое, что осталось от амуниции, – сапоги с укрепленными голенищами, медицинскую сумку и налобный фонарь.
Электропроводка повсюду была уничтожена: пробки отсутствовали вовсе, лампочки разбиты, а провода в десятке мест перерезаны кусачками. Дом готовили к моему возвращению основательно. Единственное, чего я не мог понять, – как Мордвинова справилась с упырями. Сама была высшей ночной или кто-то ей помогал? Я надеялся выяснить это еще до наступления дня.
Подсвечивая фонарем, разыскал много полезного. В мастерской – кастет, на который собирался, да так и не успел приладить серебряные шипы. В гараже – телогрейку, в которой я начинал карьеру истребителя, и танковый шлем. Вываренная в соли телогрейка за прошедшие годы стала слегка узковата – к сожалению, не в плечах, а в талии. «Села», – успокоил я себя. Зато танковый шлем пришелся впору, хоть и густо зарос паутиной да пылью. Я выбил его о колено, надел, затянул ремешки под подбородком. Потом приспустил штаны и засандалил в каждую ягодицу по сто миллиграммов «короткого» эфира тестостерона, решив, что лишним
Старичок «Урал» держался молодцом. Шел ровно, обороты набирал без лишней задумчивости, тормозил уверенно. А уж рычал – прямо заслушаешься, как варварское божество в момент эякуляции. Домашний адрес Мордвиновой был мне известен, в свое время с этим подсобил Рыков. По пустым улицам я долетел до места буквально махом.
На звонок долго не отвечали, но наконец дверь приоткрылась. В щель сначала показалось дуло травматического пистолета, и лишь после выглянула заспанная девичья физиономия. Вряд ли родственница, скорей очередная содержанка Алисы Эдуардовны. Не слишком красивая, зато очень молоденькая и с роскошными волосами. Сейчас они были в полном беспорядке.
– Мордвинову позови, – рявкнул я.
– Ее нету, – хрипло отозвалась девчонка. Травмат поднялся выше. Четыре внушительные отверстия уставились мне в лицо.
Понять намек было несложно, и я сбавил тон. А заодно ушел с линии огня.
– Давно уехала?
– А ты кто такой, чтоб спрашивать?
– Бывший сослуживец. Из отдела «У».
– Что за отдел «У»?
– Утренние улыбочки и увеселения, – сказал я и осклабился. – Брось дурочку корчить.
Губы у нее шевельнулись, однако возражений не последовало.
– Так давно она уехала? – повторил я.
– Вообще не возвращалась.
– Откуда, со службы?
– Надеюсь, что да. – Мысль о том, что подруга может проводить ночь где-то еще, девчонке явно не понравилась, и она засопела, раздувая ноздри. – А зачем тебе Алиса?
– Должок надо отдать.
– В четыре утра, – проговорила она ядовито.
– Так и есть. Пока злачные заведения не открылись. Я, понимаешь, только что с вахты вернулся. Бабло ляжку жгет. Боюсь, промотаю.
Девчонка высунула в щель узкую ладошку. На сантиметр-два, чтоб нельзя было схватить.
– Давай сюда. Передам в целости и сохранности.
«Знала бы ты, что это за долг», – подумал я.
– Извини, но в важных делах стараюсь обходиться без посредников.
Ладошка исчезла. Девчонка окинула презрительным взглядом мою телогрейку, всю в белых и желтых соляных разводах, потертый шлем в руке, испачканные засохшей глиной сапоги. Весь ее вид говорил: твои важные дела не стоят и мусора в моем кухонном ведре.
– Тогда проваливай, вахтовик.
Дверь захлопнулась.
Охранник зевнул и включил переговорное устройство.
– Раскольник, ты, что ли? Куда намылился, такой красивый? К Мордвиновой небось?
Я кивнул.
– К ней. Открывай.
– А я-то думал, она одна такая долбанутая, всю ночь на работе.
– Тебя туда что, думать посадили? – мрачно спросил я. – Мыслитель, бля. Открывай, говорю.
Он откинулся на стуле, потянулся, помотал лысой головой, стряхивая остатки сонливости. Потом флегматично сообщил:
– Именно что думать. Кого пускать, а кого в пешую сексуальную прогулку посылать. Тут не «Макдоналдс», чтобы всем посетителям подряд радоваться.