Конкурс киллеров. Красота спасет мымр
Шрифт:
– На конечной так на конечной, – тут же сдался Веня.
– В половине пятого, – напомнила я.
И выключила трубку.
Из соображений конспирации я остановила апельсиновый кабриолет на окраине Пионерского микрорайона. Конечно, было бы чудесно домчаться с ветерком до самых Иркиных хором, но я поостереглась открывать кому-либо свое новое место пребывания, даже доброму Ангелу. С печальным вздохом вылезла из салона оранжевого «Москвича» на конечной остановке трамвая и стала в чахлой тени дистрофического тополя – дожидаться появления Венечки с Муриком.
–
– Умею, – угрюмо буркнул Жорик.
Поскольку шеф не имел обыкновения вникать в подробности его трудовой деятельности, обычно он просто давал задание и ждал отчета об успешно проделанной работе, Жорик не стал рассказывать о первых трех неудачных попытках убрать журналистку. Позорный провал операций «Ломик», «Бревно» и «Люк» можно не афишировать, но скандальную историю с пулей, поразившей безвинный манекен в витрине модного бутика, замять было невозможно.
– Умеет, ага, – встрял вредный Димуля Морозов – шефов адъютант, денщик и просто прихвостень. – По жестяным уточкам в тире!
– Молчи, Павлик, – буркнул Жора.
Морозова перекосило, словно он укусил лимон. Шеф тоже скуксился: он, так же, как сам Димуля, терпеть не мог это его прозвище – Павлик Морозов. Аркадий Валентинович был изрядно суеверен, крайне подозрителен и очень боялся предательства.
Впрочем, так Морозова называли нечасто. Павлик, в свою очередь, быстро трансформировался в Палку: Димуля был тощ, как Дон Кихот, пристрастившийся к «Гербалайфу».
– Я не только по уточкам умею, – продолжал Жорик. – Я и по движущейся мишени тоже! По бегущему кабану! Скорость рассчитал, прицелился, ба-бах – и готово! Но то кабан, с ним все понятно, а эта свинья сначала шла-шла, а потом вдруг как затормозила!
– Бах-бах – и мимо, – съязвил неуемный Димуля.
– Кстати, о тормозах, – вспомнил шеф. – Зря, что ли, Петрович «шестерку» курочил?
Пришла Димулина очередь оправдываться: материальную часть, как и кадровый вопрос, курировал он.
– Ну как сказать, зря или не зря… Петрович-то не облажался, с тормозами поработал нормально, – со вздохом сказал Морозов. – В смысле, грохнул тормоза на фиг.
– И что? – обманчиво-спокойно спросил шеф.
– И ничего, – развел руками Павлик-Димуля. – Села она в машину, завелась, поехала, но на Толстовском мосту мы ее потеряли, потому как у нас-то тормоза исправные, а куда эта зараза потом делась и как осталась жива-невредима – черт ее знает!
– Она, наверное, заговоренная, – встрепенулся Жорик, углядев возможность оправдать все свои неудачи. – Может, у нее талисман какой? Кроличья лапка, там, или воронье крылышко?
– Змеиное жалышко, – опять съязвил Павлик.
– Гм. – Шеф всерьез задумался. – Это нужно проверить.
– Позвонить Симоне? – сообразив, что шеф впечатлился, Морозов тут же сменил тон.
Симона – шестидесятилетняя крепкая баба, выдающая себя за потомственную ведьму-цыганку, практиковала магию всех видов, гадала на картах, на бобах, на кофейной гуще и на денежных купюрах и являлась одним из двух штатных консультантов Аркадия Валентиновича по всяческим чудесам.
– Позвони. И дай этому остолопу, – шеф кивнул на Жору, – кого-нибудь посообразительнее в помощь. Хочу иметь
Аркадий Валентинович беззвучно шлепнул ладонями по столу, давая понять, что вопрос закрыт и аудиенция закончена.
В помощь невезучему Жорику Морозов откомандировал бесподобную парочку – братьев Милосских, Гавриила и Антона.
Строго говоря, в родстве парни не состояли, Милосские – это было прозвище, которое пристало к ним, как банный лист, с легкой руки шефа. Тот как-то мимоходом в случайном разговоре обронил, что рост знаменитой мраморной Венеры из Милоса – сто пятьдесят четыре сантиметра. Поскольку и Гавриил, и Антон с мраморной красоткой были вровень, а потому смотрелись рядом, как пара цирковых лилипутов, прозвище братья Милосские прилипло к ним намертво.
Впрочем, у каждого из парней была и персональная кличка. Гавриил обзавелся ею еще в старших классах средней школы, когда одноклассникам стало ясно, что парнишка не дотягивает не только до величественного Гавриил, но и просто до Гаврика, а вот Мелюзгаврик – это совсем другое дело, точно ему по росту!
Нечто подобное произошло и с Антоном, который в детском саду и в начальной школе был хулиганом и задирой и гордо носил устрашающее прозвище Бармалей, но с годами оказался самым низкорослым в классе и «усох» до Бармалютки.
Кроме роста и «фамильного» прозвища, у Мелюзгаврика и Бармалютки было мало общего. Тихий бесцветный Мелюзгаврик окончил школу с золотой медалью и выучился в университете на социолога. Где в Екатеринодаре можно трудиться по такой специальности, не знал никто, включая администрацию вуза, регулярно «выпекающего» новых социологов. Поэтому Мелюзгаврик сначала немного поработал оператором в статистическом центре краевого департамента образования, потом был корреспондентом в газете, пару лет довольно успешно подвизался в качестве пиарщика, организуя избирательные кампании кандидатов в депутаты того-сего, пока в кулуарах одного из присутственных мест не познакомился с Аркадием Валентиновичем. Тот пригласил неглупого и не обремененного моральными принципами парня к себе, и уже без малого год Мелюзгаврик занимал загадочную должность аналитика и применял свое хитроумие там, где это было угодно шефу.
Задиристый Бармалютка с великим трудом окончил девять классов и университеты жизни проходил на вещевом рынке, где сначала работал реализатором, а потом примкнул к группе вымогателей, специализировавшихся на «потрошении» тетушек-лохушек. Задачей юркого Бармалютки было высмотреть в толпе подходящую особу, ловко приблизиться к ней и умелым толчком в спину свалить точно на картонную коробку с осколками фарфора. После чего подельники Бармалютки подымали страшный хай, вопя, что несчастная баба раздавила дорогущий сервиз севрского фарфора, стоимость которого с бедолаги взимали немедленно, безжалостно подавляя сопротивление в зародыше. Если не было денег – снимали с жертвы сережки и колечки, и тот же Бармалютка нес их потом в скупку, где стал постоянным клиентом. А поскольку владельцем ломбарда был все тот же господин Раевский, то он в конце концов юного проныру заметил и трудоустроил у себя, рассуждая – авось для чего-нибудь да пригодится.