Конкурс красоты

Афлатуни Сухбат

— Агафангел... — прошептал Старлаб.

— Что — Агафангел? Что — Агафангел? Агафангелу мы поклоняемся во время нашей стражи. А сейчас — извини!

— Я хочу жить, — неожиданно тихо и ясно проговорил Старлаб, чувствуя, как боль отступает.

— Жить! — засмеялись наверху. — Да ты знаешь, что нам за твою жизнь обещали? Сказать? Две контрамарки на Конкурс красоты! Нет, ты приколись: на Конкурс красоты!

“Можно приступать к катапультированию”, — сказал он себе и улыбнулся. Удары стихли,

тело лежало как нельзя удобней: раскинув руки, раскрыв рот.

Пошевелил пальцами внутри своих прежних пальцев, теперь похожих на холодные перчатки. Аккуратно вылез из них. Медленно вытащил вначале правую, потом левую ногу из своих прежних, всегда немного жавших ему ног... Вытянул голову из круглой костяной каски. Теперь он был в позе эмбриона, сосредотачиваясь для последнего рывка. Обхватив рукой легкие, просунул голову в горло; наконец, скользнув пальцами по высыхающему нёбу, ухватился за верхние резцы...

Выдернув изо рта левую ногу, огляделся. Собаки, чавкая по снегу, уходили.

Тело лежало все в той же кожаной куртке, в какую его нарядили перед стражей красавцев. Только кольцо было снято собаками. Но он уже не жалел о нем.

Вот дрогнули, рассыпая капли, еловые ветви, и две странные фигуры бросились к телу и стали его трясти, заглядывать в неподвижные глаза...

Потом одна фигура поднялась, окинула мутным взглядом капающий и тающий городской парк. И сделала странный жест: сложив три пальца правой руки, коснулась ими своего нахмуренного лба, потом одного плеча, потом другого...

А второй сказал: “Бисмилло рахмони рахим...” — тоже что-то непонятное. И добавил: “Так я и не успел его отблагодарить за то, что он двух моих братьев приказал помиловать, от смерти спас, от позора! Ничего, мои за него отомстят! Сегодня же отомстят!”

“Не нужно этого”, — сказал первый.

“Я сам знаю, что нам нужно! Пока вы там у себя будете в воде сидеть и молиться…” — сверкнул глазами второй. Потом, спокойнее и тише, спросил: “Ну что, к себе его возьмете?”

Первый кивнул.

“Что ж, правильно, — согласился второй. — Давай, помогу донести до озера...”

Они взяли тело и понесли куда-то. А он, проводив их долгим взглядом, шагнул в траву, которая прямо на глазах била зелеными фонтанами из-под снега.

Старлаб шел по лугу; трава обтекала его, брызгая в лицо и в грудь насекомыми. Над головой в замедленном брачном полете кружили два облака.

Старлаб шел, отгоняя жуков и цикад.

“А все-таки любовь — единственный выход”. И вытянул руку, чтобы потрогать ветер. Ветер оказался плотным и шершавым, как сама трава. Если сощуриться, можно было увидеть тело ветра, удлиненное с севера на запад. Внутри этого тела тоже шла жизнь, и эта жизнь была похожа на беличье колесо, вращающее само себя.

Отодвинув ветви, Старлаб заметил в конце аллеи что-то белое и светящееся.

И, улыбнувшись, деловито зашагал туда.

...и, в целом, под

контролем, — говорил НС, подвигая тарелку с пирожными.

День прошел напряженно, но без ожидавшихся потрясений.

Несколько хулиганских нападений на отдел выдачи “удостоверений человека”. Несколько незаконных попыток вселиться в академическое общежитие. Попытка поджога Центра диффузии, закончившаяся самосожжением самого поджигателя — благодаря своевременным мерам администрации. Несколько погромов в магазинах. Пара невыходов на Первую стражу среди персонала медуз; еще несколько — среди собак... Что еще?

— Да вроде ничего, — пальцы НСа с пирожным зависли возле рапортующего рта. — Большая часть животных продемонстрировала сознательность. Черви ползали, рыбы плавали. Птицы летали. Я имею в виду большинство. Так что мы напрасно боялись: этот день только сплотил жителей Центра мира, только лишний раз продемонстрировал неизменность и правильность его устройства!

Договорив, НС отправил, наконец, пирожное в рот. Они сидели на диване в Доме-музее и пили чай.

— Да, я уже доложил наверх, — небрежно бросил Ученый секретарь. — Там нас полностью поддержали. — И замолчал, как человек, знающий цену своему вранью и не собирающийся растрачивать его больше, чем необходимо.

Тем более что и НС отлично знал, что эти “верхи” состоят из нескольких благоухающих маразмом членкоров — когда-то любовников Академика, а теперь пишущих бесконечные мемуары, жалобы и учебники по философии... Еще пара энергичных завлабов, занимающихся импортом мандаринов. Еще несколько мужчин с испуганными глазами. Их функция в Академии вообще была самой простой — все время чего-то бояться и бормотать, быстро перебирая бумаги.

— Насколько она снова доказала свою гениальность! — Ученый секретарь торжественно посмотрел на фотографию Академика, висевшую над диваном.

Сняв ее, подышал на стекло, достал носовой платок и стал нежно протирать.

— Ведь она предвидела и это, — говорил Секретарь, работая платком. — Она понимала, что лучший способ сохранять стабильность — это один раз устроить что-то вроде дня непослушания. Объявить всех людьми, устроить свободные выборы или еще какую-нибудь глупость. Я бы даже предложил организовывать такой день раз в году.

— Лучше раз в три года, — быстро вставил НС, вспомнив сегодняшний поджог Центра диффузии и запах горелого мяса. — Или даже в пять лет.

— Но как она все предвидела! — Ученый секретарь повертел портрет и, оставшись довольным, повесил на место. — Она подробно описала для своей куклы именно такого жениха, который смог все это... сегодня... Я это понял, когда он раскурочил куклу — сразу вспомнил, как покойная сама несколько раз пыталась сделать то же самое... Мы не давали. Все-таки кукла — один из столпов нашего государства. Теперь ее, конечно, в ремонт — опять расходы. Где, кстати, этот Старлаб?

— Убит, как вы и распорядились.