Конница Бехтерева
Шрифт:
Доктор берет эти оптимистические замыслы под сомнение: никогда еще эта местность не привлекала паломников. Для этого чудеса нужны.
Батюшка сосредоточенно трет нос:
— Отец Лев — хороший организатор. Чудеса уже есть.
Доктор крайне заинтригован:
— ??? Какие же?
— Да вот иконок понабросали в Первый Психоневрологический Интернат. Сумасшедшие их так намолили, что те посветлели и стали как новенькие — чудо. Теперь они у нас висят.
По телевизору показывают поезд «За возрождение России», который разъезжает по Сибири. Это и
Не во всех же деревнях есть поликлиники и аптеки, так вот и решение. Чем строить инфраструктуру, гораздо интереснее пустить поезд.
Мое воображение претыкается и отказывается представить это в динамике. Так, разорванные намеки и предложения. Например, насчет госпитализации: можно ведь и не выйти из этого поезда, а поехать дальше, с докторами, в вагоне — больнице. «На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы», — поют доктора, со слезами на глазах вспоминая известное кино.
Можно и вообще никогда не выйти из поезда. Попрощаться с родными, когда положение безнадежно, и уехать.
Меня чрезвычайно занимают все эти удивительные затеи с поездами. Кого — то наверху прилично зациклило: сначала половые вагоны, теперь вот это.
Но я не то чтобы все это осмеиваю. При должном размахе может выйти полезно.
Можно сделать отдельные летающие кабинеты: летающий роддом, летающий массаж предстательной железы, летающий лечебный гипноз. Над родиной порхают вертолеты или, если наука дойдет, скачут многокилометровыми прыжками компактные капсулы. По всей стране, как блохи, под музыку «Воздушная кукуруза». Иногда и накладки выходят, садятся не там и не те.
Я ненавижу жевательную резинку.
Во — первых, меня раздражает вынужденность жевания, коли эта гадость уже попала в рот. Во — вторых, я насытился ею вполне, пока работал в больнице. Потому что в больнице известно, какая вредность, и как же не жевать резинку с утра, когда у заведующего лечебной физкультурой в шкафу стоят десять литров коньяка.
Помню, один малец меня прямо довел с этой резинкой до исступления. Этот шкет просиживал в ординаторской часами, лет семь или шесть ему было. Потому что его маме некуда было девать шкета, и она брала его с собой на работу. А мама сидела за соседним со мной столом. И шкет едва ли не круглосуточно пропитывался атмосферой дерьма, гепатита, памперсов, костылей и гноеточивых пролежней.
И вот он вдруг как заверещит: «Холодненьким пахнет! Мама, холодненьким пахнет!»
Знаете, какой у меня любимый эпизод в фильме про Жеглова? Когда водитель хлебной машины идет к телефонной будке и хрипит малышу: тихо, пацан.
Тихо, пацан!
Холодненьким пахнет…
Это от маминого коллеги мятной резинкой пахнет, то бишь от меня. Потому что я десять минут назад засандалил из горла двести грамм из лимонадной бутылки с водкой, которую мне подарила благодарная больная.
А он так и вьется вокруг, вприсядку: холодненьким, холодненьким!.. И мама уже тянет носом. Павлик Морозов заработал. Мысли разбегаются, руки прыгают, паника. И костенеет условный рефлекс.
Дверь вскрывали при помощи МЧС. Внутри лежала бабка, изъеденная пролежнями.
Бабку доставили в реанимацию, начали ставить ей мочевой катетер, и сразу из половой ее щели полезли опарыши.
Сестры загалдели:
— Оставим! Оставим до утра, пусть народ посмотрит!
— Нет, — сказал доктор. — Быстро все убрать, пока мухи не налетели.
Ну, устроили фотосессию при помощи телефонов с камерами.
Наснимали, загнали в компьютер и подпись придумали: «Без окон, без дверей, полна горница червей».
Первое, что увидел шеф, когда утром явился и врубил компьютер.
Токсовская больница — странное место.
Попадешь и сойдешь с ума.
Пятнадцать человек в палате, и только тот, что на искусственной вентиляции, не бредит. А у прочих сплошная белая горячка, да психосоматика.
Так что трахеостома — лучшее средство от неправильных мыслей.
У одного вертолетчика между лопаток вырос пропеллер и он вылетел из кровати на пол, с гирями на ногах (сломаны были ноги).
Доктор успокоил его галоперидолом, и летун посетовал: эх, не долетел до Москвы — пришлось садиться в Витебске.
Его сосед по койке в это время брал Варшаву.
Можно развить тему и написать, как вообще пьют врачи.
Многим же интересно, правда — и как это они пьют?
А так, что вы им все равно ничего не сделаете и придете лечиться.
Одни прячутся, другие — не очень. Кто проще, тому больше прощается. Был у нас, например, почтенный хирург, заведующий отделением. Он напивался среди бела дня, и это оказывалось полным сюрпризом. Напивался, запирался в кабинете и жил там неделю, преимущественно спал. И никому это не мешало. Пациенты как мерли, так и мерли, а некоторые выписывались.
Конечно, желателен стаж, опыт работы, потому что молодежи таких вещей не спускают. И уж совсем опасно напиваться на дежурстве, потому что ночами по городу рыщет хищный и безжалостный ночной дозор, то есть линейный контроль. Так произошло с нашим реаниматологом, который уже на дежурство пришел, наступая себе на галстук. И лег спать. И его выгнали, потому что он еще не заработал себе права спать.
Большинство предпочитает половинить процесс. Немножко на работе и немножко после. Или побольше после.
Лично я предпочитал вообще после, потому что мучился угрызениями совести. В Писании все это оговорено: «Будешь бежать, когда никто не гонится за тобой». Полдня приходилось ужасно страдать, изображать озабоченность и говорить, что идешь в Администрацию. Вместо Администрации я шел на лестницу, восходил к чердаку, стоял на площадке и курил, пока не приходили курить мои пациенты.
Однажды, помню, я отпросился уйти пораньше, к зубному врачу. Меня нехотя отпустили. Я убежал, как лань; очутился в каком — то далеком магазине, с запасом поправил здоровье и сел в автобус, чтобы ехать на вокзал. Я за городом работал. Но я позабыл о привычке местных автобусов кружить и петлять. Через пять минут меня, разморенного и потрясенного, привезли обратно к воротам больницы, откуда уже валом валили мои сослуживцы.