Константин Леонтьев
Шрифт:
Многие современные Леонтьеву авторы уповали на прогресс — мол, он приведет к стиранию противоречий, человечество повсюду достигнет одинакового уровня развития. Победит «всеобщий разум», жизнь устроится рационально, наука всех осчастливит своими плодами… Немало подобных прогнозов дал и следующий, XX век. Леонтьева же еще 150 лет назад такая мечта отвращала, прежде всего по эстетическим соображениям. Ведь кем будет этот средний европеец, счастливый буржуа? Пошлым существом без особой физиономии. Смесительное упрощение Европы приведет к однородности личностей — у среднего европейца не будет национальных особенностей, веры, отличающей его от других, одеваться он станет почти так же, как сосед, всем будут нравиться одни и те же книги и песни, и даже дома будут чрезвычайно похожи.
В XX веке о «грядущем хаме» напишет Д. С. Мережковский, об «одномерном человеке» расскажет Г. Маркузе, о «человеке массы» заговорит X. Ортега-и-Гассет… Во времена Леонтьева про «массовидного» человека еще не писали. Да, ругали «буржуа». Да, был Герцен с его письмами о торжествующем на Западе мещанстве.
722
Корольков А. А.Пророчества Константина Леонтьева. СПб.: Издательство СПбГУ, 1991.
723
Фудель И. И.Судьба К. Н. Леонтьева // К. Н. Леонтьев: pro et contra. Кн. 1. СПб., 1995. С. 250.
Константин Николаевич, получивший естественно-научное образование, к концу жизни стал видеть в рационализме науки опасность, ведь союз научного рационализма «с рационализмом капитала» порождает технический прогресс со всеми его проблемами. При бесконтрольном увлечении «оргией изобретений» в один прекрасный день люди сделают такую исполинскую физическую ошибку, что и «воздух как свиток совьется» и «сами они начнут гибнуть тысячами», — предупреждал Леонтьев.
Перед техническим прогрессом одинаково равны «царь и нищий, богатый и убогий», и при таком положении дел любая иерархия становится бессмысленной и разрушается: «Машины, пар, электричество и т. п., во-первых, усиливают и ускоряют… смешение<…> и дальнейшее распространение их приведет неминуемо к насильственным кровавым переворотам; вероятно, даже к непредвиденным физическим катастрофам; во-вторых, все эти изобретения выгодны только для того класса средних людей, которые суть главное орудие смешения, и представители его, и продукт» [724] . Рассуждая о негативных последствиях технического прогресса, Леонтьев заметил то, о чем другие заговорили только лет сто спустя, — неизбежное размывание социальной иерархии, стирание различий.
724
Леонтьев К. Н.Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 8. Кн. 1. С. 168.
Конечно, главным вопросом для Леонтьева оставался вопрос о судьбе России. Есть ли у нее шанс не попасть в котел европейского смесительного упрощения? Признав, что в будущем неизбежным станет столкновение «мещанства» и «голода», он начал задумываться над возможностью «оседлать» социалистическое движение, использовать его для предотвращения «расползания» обществ в их вторичном упрощении. Избежать пугачевщины и анархии можно будет, придав социалистическому движению государственные формы. У него даже появились мечты о социалистической монархии— как чисто российском, своеобразном пути в истории.
Леонтьев видел два пути развития социалистических идей: один вел к уравнительности, к однородному обществу всеобщего смешения. Другой — когда социализм станет «феодализмом будущего», «хроническим деспотизмом», вырастающим из неотчуждаемости собственности, из ограничения экономических свобод. Если либерализм, по мнению Леонтьева, — всегда разрушение, то социализм может стать как разрушением, так и созиданием, он может дать надежду на новое неравенство, на новую разнородность,на развитие.Социализм может стать противоядием либеральной заразе, если он будет проинтерпретирован не в европейской уравнительной парадигме, если «славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение… и с благословления Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной», — писал Леонтьев.
А в одном из писем Губастову Константин Николаевич рассуждал, что социализм проходит период мучеников и первых общин (как когда-то раннее христианство), что для него найдется еще свой святой Константин [725] , причем провидчески писал, что этого «экономического, венчанного Константина» будут звать Александр, Николай, Георгий, но ни в коем случае не Вильгельм, Лудовик, Георг или Джемс. Леонтьев был уверен, что крайняя революциясо
725
Константин Великий— римский император, провозгласивший христианство государственной религией.
726
Некоторые исследователи (Б. В. Межуев, С. В. Хатунцев) считают, что именно К. Н. Леонтьев подтолкнул В. С. Соловьева к размышлениям на китайскую тему.
727
Леонтьев К. Н.Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения // Леонтьев К. Н.Полное собрание сочинений и писем: В 12 т. Т. 8. Кн. 1.С. 201.
Геополитические схемы Леонтьева выглядят вполне современно, но у них было слабое место, которое, возможно, и препятствовало их распространению, — они ничем не были подкреплены, кроме авторской интуиции. Если у Леонтьева и присутствует аргументация, то, как правило, эстетическая или — реже — теологическая. Обе срабатывают лишь в леонтьевской системе координат и убедить противника вряд ли могут. Они и не убеждали — имя Леонтьева по-прежнему оставалось неизвестным широкому кругу читателей. Хотя монах всё больше побеждал в нем консула и писателя, тот факт, что почти все его сочинения встречало глухое молчание, по-прежнему вызывал у Константина Николаевича уныние. «Задушили!» — напишет он в письме Филиппову про себя.
Леонтьев хотел отставки, мечтал о переселении в Оптину Пустынь, но нужно было сначала выхлопотать хорошую пенсию. Денег по-прежнему не было: известен факт покупки Леонтьевым в рассрочку старой ношеной шубы у своего ученика Замараева, потому что новая ему была не по карману.
О пенсии хлопотали многие друзья и знакомые — Филиппов, министр народного просвещения граф И. Д. Делянов, князь Гагарин. У Леонтьева была заведена специальная книжечка, куда он вписывал имена людей, которых поминал в молитвах, — эти благодетели тоже нашли себе там место. Почва для «усиленной» пенсии подготовлялась с лета 1886 года. «Дирижировал» отправкой писем и прошений опытный Филиппов. Он же задумал представить Государю леонтьевский сборник «Восток, Россия и славянство», что и было осуществлено в 1887 году. Леонтьев получил официальное письмо от министра Делянова о Высочайшей благодарности — после этого вопрос об «усилении» пенсии был практически решен: к обычной пенсии в 1500 рублей статскому советнику Константину Николаевичу Леонтьеву Высочайшим повелением была добавлена еще тысяча — за литературную деятельность. На 2500 рублей серебром в год можно было неплохо жить.
Седьмого февраля 1887 года Константин Николаевич официально вышел в отставку с государственной службы в Цензурном комитете, получив свое последнее жалованье в 40 рублей. Пенсия ему была назначена с мая того же года. Для Леонтьева наступило относительное финансовое благополучие, когда он помогал другим и предлагал взаймы молодым знакомым, но главное — пытался рассчитаться со своими прежними долгами, о которых, наверное, уже и сами заимодавцы забыли. Он пытался разыскать своего бывшего каваса Яни, чтобы вернуть небольшую сумму, занятую у него в Турции. Нашел портного Матвеева, которому был должен 50 рублей еще со студенческих времен. Ходил вместе с Владимиром Соловьевым к Льву Толстому — просил его почитать что-нибудь для сбора денег в пользу многодетной семьи. Он хорошо знал бедность сам, потому не отворачивался от нуждающихся.
Оценивая свои московские годы, Леонтьев писал про них Губастову: «…эти семь лет службы в Москве — годы тихие, правильные, скромные, но в высшей степени во всем средние, во всем „в обрез“ — доконали меня. В денежном отношении — ни нужды и ни тени даже самого скромного избытка, в отношении труда — не трудно и не льготно, в отношении здоровья — одно лучше, другое хуже. <…> Вот где был „скит“! Вот где произошло „внутреннее пострижение“ души в незримое монашество!.. Примирение со всем, кроме своих грехов и своего страстного прошедшего, равнодушие, ровная и лишь о покое и прощении грехов страстная молитва… Величайшее желание не писать, разве для наследников (для Лизы, для Вари, для Марьи Владимировны). Да и почти уже не пишу давно… На что?» [728] Не мучило былое уныние, но не осталось и сильных желаний — может, только желание умереть в положенный срок легко, без мучений. Да и то, оговаривался Леонтьев, тогда этого желать можно, если подобные мучения не нужны для искупления грехов. («Страх загробного расчета» преследовал Леонтьева!)
728
Письмо К. Н. Леонтьева к К. А. Губастову от 2 февраля 1887 г. // Леонтьев К. Н.Избранные письма (1854–1891). СПб., 1993. С. 298.