Консул Содружества
Шрифт:
Они опустились плавно. То есть так, как – не бывает и не может быть.
И хотя спускались они плавно, жглись эти чужаки так, словно были кусочками того большого лучистого шара, с которым мы некогда делили одно "я" на двоих.
Кажется, они могли сжечь меня без остатка!
И снова пришел страх.
Потом стало еще хуже. Сложность этой чуждой жизни была мне недоступна и, следовательно, неинтересна. Кроме того, жизнь эта была не во всем схожа с жизнью на моей поверхности. Много предметов из железа и недоступных моим восприятиям веществ, мертвых веществ,
Они двигались, будто живые. Они умели взлетать в воздух и подыматься вверх по склонам гор. Действовать подобным образом – свойство жизни, я знал. Но жизни в них не было.
Из этих предметов настоящая, но чужая жизнь иногда выходила, иногда заходила обратно внутрь. Я пытался сделать так, чтобы чужая жизнь стала моей жизнью, но ничего не…
(Здесь снова был обрыв. Какая-то леденящая кровь тайна содержалась и в этой области планетарного мышления.)
А потом чужая жизнь начала убивать меня. Они не могли убить меня сразу. Однако они действовали методично и очень успешно.
Я испугался, как никогда раньше.
На мою поверхность обрушились сотни чужаков из холода. В тех местах возникли острые иглы высотой с гору. Иглы время от времени вспыхивали невиданным пламенем, от которого, казалось, веет самим небытием.
Жизнь на поверхности вокруг этих игл умирала полностью.
Чужаки разрушали все. Из-за них изменилась циркуляция жидкостей внутри и снаружи моего тела. Моя воздушная оболочка испортилась. Часть жизни ушла из нее насовсем. Потом жизнь стала убывать и на моей поверхности.
Так моя сложность, достигнув своего предела, пошла на убыль. И все по причине чуждой сложности, которая не вызывала у меня ни наслаждения, ни ликования.
По моим меркам я бы умер удивительно быстро, потому что вдруг узнал еще одну страшную истину: мое тело, мои недра – это не одно и то же. Похоже стоит жизни уйти из моей поверхности, а самой поверхности утратить некоторую долю сложности – и я останусь почти совсем без осязания.
Что произойдет после этого – я не знал. Но было предположить, что осязание со временем будет утрачено полностью. Смогу ли я жить без наблюдений собой? Или же вернусь в то состояние, когда "меня не было? Может быть, я стану частью чьего-то большего, уже не «моего» сознания?
И вдруг я ощутил присутствие Его.
Будучи тоже частью другой, чуждой жизни, Он единил свое сознание с моим. Он узнал мою боль и страхи.
С ним пришла Его жизнь. Эта жизнь тоже появь на моей поверхности в раскаленных чужаках и тоже несла предметы из неведомых веществ. Но страха уже не было. Потому что Он дал мне понять: сложное прервется.
Новые гости быстро превратили чуждую жизнь, грозившую мне гибелью, в неживую часть меня. И сделал так, чтобы из страшных игл, воткнутных в мою поверхность, ушло небытие. И хотя эти иглы остались стоят своих местах, в них больше не содержалось ничего угрожающего. Вода, почва, ветер и моя жизнь рано или поздно сделают их крошечной и безопасной частичкой меня.
А потом началось нечто совсем уж необычное.
Мою воду, мою почву,
Дальше шел настоящий припадок радости по поводу очередной суперсложности, а еще дальше – полнейшая невнятица. Оргазм, можно сказать.
Пси-мастер не смог больше удерживать мое сознание. Я заорал благим матом и свернулся до размеров старого доброго сапиенса по имени Серж ван Гримм.
Но я так понял: то, что провернула техника кровернов под руководством пси-мастера, больше всего походило на ухватки китайских медиков. Кроверны сделали несколько умелых растираний сложносоставными мазями в сочетании с интенсивной прицельной иглотерапией. Но – в масштабах планеты.
А можно было понять и совершенно иначе. Пси-мастер вступил с планетой в технически сложные эротические отношения.
Но это совсем уже не лезло в ворота моего скромного восприятия, а потому я покраснел до корней волос. Редкий случай, когда подобные мысли меня смутили. И показались едва ли не кощунственными, хотя с другой стороны…
«Действительно, понимать можно по-разному. В обоих случаях ты не совершаешь грубой ошибки, – успокоил меня пси-мастер. – Я думаю, ты еще лучше поймешь нас, если…»
Хвостовая присоска пси-мастера снова потянулась к моей несчастной макушке.
– Спасибо тебе. Спасибо, – зачастил я. – Но я чуть не сошел с ума. Думаю, этот полезный эксперимент было бы интересно повторить. Но позже. Позже. —
Я умоляюще поглядел на летающую рыбу в красном скафандре так, как, наверное, в два года смотрел на свою мамочку, подносящую к моему рту ложку вязкой детской каши «Беовульф». – Лучше просто ответь мне на два вопроса. Два элементарных вопроса. Хорошо?
«Хорошо». – Пси-мастер убрал присоску и свернул хвост калачиком. Кажется, он немного обиделся.
– Так что же это получается: планеты действительно, по-настоящему мыслят? Как мы?
«Ха-ха-ха-ха-ха, ха, ха-ха» – примерно так я воспринял телепатему пси-мастера. Хотя, конечно, он не смеялся, а просто источал образы, которые казались ему смешными.
Как я узнал позже, смешными вещами кроверны считают в основном логически несовместные объекты. Например, круглые квадраты, черных меоравиолей и созданные Всемогущим Существом камни, которые Всемогущее Существо не в состоянии поднять. То есть, с моей точки зрения, скучную и несмешную головоломщину.
Вся прелесть пси-конвертера, который жил где-то в непостижимых недрах головки Вукуб-Цикин, заключалась в том, что он, этот условный конвертер, был в состоянии осуществлять взаимную трансляцию двух принципиально различных семантических систем.
«Планеты не мыслят, потому что у них нет головы, – ответил пси-мастер, отсмеявшись. – Как и у тебя, судя по всему».
Это он так пошутил.
Черт с ним. Все равно второй вопрос интересней. Тщательно подбирая слова, я произнес целую речь: