Контакт первой степени тяжести
Шрифт:
– Какой богатый человек Варуж, да? Слыхал, сколько патронов у него?
– Это не патроны, – авторитетно ответил сосед. – Это автомат такой хороший у Варужа. Долгоиграющий, понимаешь?
– У него, говорят, штаны есть волшебные. Всегда в кармане пачка «Мальборо» и зажигалка. Знаешь «Крикет» зажигалку? Самая лучшая. У Варужа. И еще у него всегда в кармане сто долларов – только руку засунь. Мне сказали.
– А! – недоверчиво махнул рукой сосед. – Лентяи все это говорят, бездельники, из зависти! Он как работает, Варуж – все видят!
Проводница
– Смотри, Наташ! Опять цветы... Пять минут не прошло!
– И снова розы? Ох, букетище!
– И опять вместо визитки двадцать баксов.
– Но кто? Кто?! Никто ж не заходил. Я на минуту вышла из купе, вот, рядом, у кипятильника стояла. Кто?!
– А мне и не важно – кто. Ведь важно, чтоб хоть кто-то? А?
– Ты поступил нехорошо с проводницами, – заметил Тренихину Белов, мрачнея на глазах.
– А что такое? – удивился Тренихин, громоздясь в три этажа.
Имея вид кучевых облаков, они плыли невдалеке друг от друга над Телецким озером в сторону Абакана. Поодаль от них ветром несло еще три облака, два из которых аномально клубились: Лена, придуриваясь по обыкновению, дразнила собаку.
– Это же женщины, – объяснил Белов. – Они находят цветы. Цветы рождают надежду.
– И что же? В чем тут печаль? – Тренихин опустился пониже к земле, из него заморосило на уже облетевшие березы... – Не понимаю тебя.
– Ну, как же? Они будут ждать чего-то конкретного. Разве придет им в головы, что цветы им подкинуло облако? Ни за что!
– Конечно, – согласился Борис. – Они думают: какой-то мужик. Гадают: этот? Нет, наверно тот, что, помнишь, за заваркой стучался?
– А им – шиш! – подытожил Белов.
– А почему же – шиш? – вновь удивился Тренихин.
– А что ж кроме-то?
– Поищем – так найдем! Инспектор Калачев мне тут поведал по секрету...
– Так их же двое!
– Ну и что? – от удивления Тренихин даже продел сквозь себя двойную радугу. – Какой же ты, Коляныч, ограниченный. Консервативный тугодум. Ну что ты на меня наезжаешь? Кучкуй от меня в сторону! Все будет им еще, все будет! Цветы – это так, для эффекта, для затравки... – он подмигнул Белову тонкой хитровато-извилистой молнией и радостно хохотнул наглым, но легким, поверхностным, несерьезным громом... Моросящий под ним дождь начал медленно превращаться в легкий белый пух: на Абакан с Алтая наваливалась зима.
– Коля! Иди ко мне! – позвала издалека Лена, садясь на вершину горы и окутывая ее собой, бледно-матовой, прекрасной в своей чистоте, светящейся изнутри.
– Ну, хорошо. – и. о. замгенпрокурора чуть хлопнул по столу рукой, как будто ставя точку. – Я выслушал весь ваш рассказ. Про миллионы долларов в костре и про хрусталь там... Но образцов-то, улик вы никаких не предъявили.
– Да я же объяснял уже: я все собрал, но выронил в снег – от удивления.
– Вот именно – все у вас «там»... Даже фотографий вы с воздуха сделать не удосужились. Что, казалось бы, за труд – щелкнуть пару раз.
– Да понимаете – из головы как-то вылетело.
– Как-то вылетело... как-то улетели... Все это как-то не серьезно – не находите?
– Но все ведь это можно взять и проверить.
– Да-да, конечно. Организуем экспедицию. На Землю Санникова. В Атлантиду.
– Я место запомнил совершенно точно...
– А вы помните, сколько стоит авиационный керосин? А бензин? А во что выливается поголовная проверка всех поездов, идущих в Воркуту? Вам разве не сообщали: – все! все! все! – уже не актуально?!
– Мне сообщали...
– Ладно. Дело ведь не в этом. А дело в том, куда вы там, в глуши, девали Калачева?
– Да я же объяснял вам – он растаял!
– Он что – Снегурочка?
– Нет. Но он растаял.
– А собака?
– Собака? – Власов замешкался, размышляя: соврать или правду сказать. – Да! – решился он наконец, наивно полагая, что только правда спасет его – одна правда и ничего кроме правды: – Собака растаяла тоже.
– Послушайте, Власов, но сегодня утром вы утверждали, что они оба улетели.
– Да потому что я не видел! Глазами не видел! Я спиной же к ним был.
– Так кто же улетел, а кто растаял?
– Я! Я улетел. На вертолете, с летчиком. Газету он читал. «Вечернюю Воркуту». И не видел ничего. Я это так говорю: растаяли. А точно если – ну, исчезли – вот и все!
– Да что они исчезли, нам и без вас понятно! Я получить от вас иное хочу – как, куда, за что вы их?
– Я?!? Я пальцем к ним не прикасался.
– Ну, хорошо. А вы, кстати, знаете, что об вас с Калачевым говорят за вашей спиной? Вас по этому делу так охарактеризовали: Моцарт и Сальери!
– Но я не убивал, поверьте!
– Ну, ясно: Сальери – это, значит, вы. Сами признались!
– Нет-нет, я – Моцарт! Я! Но Калачева с собакой я не убивал!
– «У попа была собака» – это вот точно! Такой у нас с вами разговор уже который час продолжается. Хватит, я думаю! Не смею спорить с вами. Не хочу больше вас слышать, пока вы в таком возбужденном состоянии. Вы, давайте-ка, подлечитесь сперва, отдохните. А потом и продолжим! – и. о. нажал кнопку...
Тут же в дверях возникли два дюжих санитара...
– Не понял... – встрепенулся Власов.
– А что здесь понимать? Подумайте немного и сразу поймете. Вам надо подлечиться, отдохнуть.
– Я дома отдохнуть могу!
– Конечно, можете. Но дома вас, Владислав Львович, не смогут освидетельствовать психиатры. Это раз. Да и боюсь я за ваших родных: вдруг тоже – улетят, растают. – И. о. кивнул. И Власова скрутили.
Беловский вернисаж в Доме художника демонтировали быстро, споро: художников в России до фига – ну, значит, очередь.