Континент Евразия
Шрифт:
В эпоху 1789–1815 гг. Великая французская революция развернулась в мировую — "наполеоновскую" — войну. И только по окончании этой войны, как совокупный результат войны и революции, выкристаллизовался на Венском конгрессе тот строй мировых внешнеполитических отношений, который вслед за тем продержался по крайней мере треть века, по 1848 год. В современности последовательность событий оказалась обратной: из недр мировой войны выросла "мировая революция". Но как в годы первой Империи, при неустойчивом военном равновесии между Францией, с одной стороны, Англией и Россией — с другой, были возможны, в смысле исторической значительности и устойчивости своих постановлений, исключительно международные "ареопаги", вроде Тильзитского свидания или Эрфуртского съезда монархов 1810–1811 гг., а никак не Венский конгресс, так и сейчас, при длящейся "революции" в целом ряде европейских стран (Россия, Германия, Венгрия) с невыяснившимся еще результатом, каждая международная конференция будет по своему историческому значению Тильзитским свиданием или Эрфуртским съездом, но отнюдь не Венским конгрессом. Именно в таком порядке мыслей и аналогий нужно оценивать возможное историческое значение нынешней Парижской конференции. Мыслимые постановления Парижской конференции, в ее настоящем облике, безусловно должны быть значительны и влиятельны — как некоторое выражение совместной волн тех, в чьих руках наибольшая организованная сила данного момента.
Можно думать, что тем, во вред или в пренебрежение кому могут быть направлены постановления нынешнего международного ареопага, из-за этих постановлений не стоит даже огорчатся, если иметь в виду исторический результат в масштабе годов и десятилетий, а не горести ближайших месяцев (сами по себе имеющие, конечно, для этих месяцев огромное значение). Сила жизни — видоизменить и нарушить эти постановления с легкостью и быстротой, неожиданной для многих.
События, развернувшиеся между 1914 г. и настоящим моментом, выдвинули, среди множества прочих, два факта основного международного значения. Один из них касается Германии, а другой — России.
Во время мировой войны выяснилось, что по своей военно-организационной и хозяйственно-организационной мощи германский народ, по крайней мере, не уступает ни одному народу Европы, а скорее превосходит каждого из них, взятого в отдельности. Этот факт стоил России жизни многих лучших ее сынов, павших на полях битв с германцами. Он таит в себе угрозу ее национальному будущему. Но на основании общей оценки событий невозможно, нам кажется, отрицать действительность этого факта и, как с фактом, с ним приходится считаться. Ныне Германия побеждена, побеждена потому, что прежнее ее правительство, обладая многими достоинствами, сумело, однако, устроиться так, что Германии пришлось одновременно вести войну и с Британией и с Россией, а в дополнение — и с прочими великими и малыми державами, кому только было не лень написать объявление войны Германии. Выдержать же такую марку, как борьба одновременно и с Англией и с Россией, а тем более со всем миром, не по силам ни одной нации мира.
При оценке создавшегося положения нужно, однако, отдавать себе ясный отчет в том, что, в какой степени и какими средствами можно изменить в факте германской мощи. Мощь эта опиралась на три важнейших обстоятельства: 1) на личную годность немцев, как организаторов, с одной стороны, и бойцов — с другой, связанную с общим активным, ищущим простора для применения энергии, преисполненным горячего интереса к миру духом современных немцев; 2) на существование у них технически сильной и способной к организации государственной власти и технически совершенного государственного аппарата; 3) на наличие в Германии отлично поставленного сельского хозяйства, горной и обрабатывающей промышленности, между прочим, металлургической, имеющей огромное значение для военного снабжения. Для того чтобы устранить влияние этих обстоятельств, нужно было бы, по пункту первому, добиться, в дополнение к утратам, понесенным Германией на войне, персонального уничтожения значительных кадров немецкого населения, так как годные и энергичные люди, покуда они живы, остаются годными людьми, а угроза голодом и обнищанием, поскольку она идет от чужой воли, только порождает в них еще большее напряжение активной энергии. Что касается пункта второго, то, поскольку Германия не оккупирована иностранными войсками, дело установления в ней сильной государственной власти зависит исключительно от самих немцев. Удастся ли им установить заново годную государственную власть, это вопрос чрезвычайного значения для их национального бытия, но разрешение его в нынешних обстоятельствах не зависит ни от какой посторонней, ненемецкой силы. Наконец, в отношении пункта третьего, хозяйственных ресурсов и военного снабжения, может иметь, конечно, известное значение выдача Германией союзникам запасов боевого снаряжения, транспортных средств и орудий производства, а также предполагаемое отобрание в пользу Франции части продукта германской горной промышленности. Но это значение не является решающим. В области хозяйства, во всех его отраслях, всякий запас и даже то или другое направление готового (наличного) продукта имеет принципиально второстепенное значение в сопоставлении со значением сохранения и поддержания производительных сил. Если производительные силы целы, то в любой момент немцы смогут направить их на цели, прямо противоположные тому, чего добиваются, в отношении Германии, в настоящий момент союзники. Более "верные" результаты могло бы дать исключительно планомерное непосредственно-материальное разрушение германских производительных сил, вроде того, какое те же немцы произвели в северной Франции. Следует признать, что международной Конференции и даже тому или другому правительству Антанты, в отдельности, нелегко решиться и провести подобное разрушение, а тем более персональное истребление той или иной части германского народа. А если это так, то стоит только немцам не утерять своего духа и своей государственной организации, и Германия останется существенным, но при том, в обстоятельствах Парижской конференции, как бы непризнанным фактором международного положения. В указанных условиях не составляет разницы, победит ли в Германии умеренно-буржуазное или спартаковское течение. Недолговременный, но показательный исторический опыт с достаточной определенностью выяснил, что осуществленный коммунизм отнюдь не отменяет и не устраняет вопроса о международных, междунациональных соотношениях. Мы видим, как воинствующий интернационализм российской Советской власти перерождается и неизбежно должен перерождаться в воинствующий российский империализм.
Чтобы понять положение современной Германии, нужно знать, какую напряженность имели и, вероятно, имеют для всех классов и слоев германского населения вопросы, связанные со "слишком поздним" появлением Германии на арене международного великодержавия. Выросши в крупную политическую нехозяйственную силу, Германия столкнулась с тем фактом, что мир разделен, без се участия, по кусочкам другими. Ее бывшая колониальная империя представляла не более чем жалкую пародию на ту сферу политико-хозяйственного влияния, которую имеют Англия, США, Япония, которую имела и потенциально имеет Россия. Германскому народу, ставшему "зрелым мужем" современной международной действительности, которому противостояли в Европе "стареющие" нации крайнего Запада и во многом не совсем еще возмужалая Россия, ему мало тех 540 тысяч квадратных километров европейской земли, которые он занимает. И кто чувствовал, с какой настойчивостью немцы стремились завоевать себе более соответствующее их национальной силе "место под солнцем", тот, даже не зная действительной обстановки, как она складывается в Германии данной минуты, будет склонен думать, что и Германское Учредительное Собрание и спартаковцы с равной силой, по-прежнему, стремятся к тому же. В этой обстановке действия союзников по отношению к Германии и тяжелые условия мира, ей предложенные, являются полумерой и, как всякая полумера, едва ли приведут к тому результату, на который рассчитаны.
Весьма вероятно, что в отношении Германии существуют две альтернативные возможности: или нужно пройти Германию огнем и мечом, истребить цвет германской нации, отнять у народа плуги и машины, сжечь фабрики, засыпать рудники, или Германия рано или поздно снова — и хозяйственно и политически — выйдет за свои старые границы и добудет себе более просторное "место под солнцем" — добудет безразлично как: на путях ли национально-буржуазного империализма или во многом тождественного с ним воинствующего социалистического "интернационализма".
Относительно России мы хотим отметить следующее: Российская революция, которая началась при Временном правительстве и в первые месяцы большевизма хаосом и смутой, разложением всех социальных связей и падением Российской государственности, в ходе событий переродилась и перешла в Гражданскую войну. Гражданские войны бывают двух типов: одни — "мексиканского" типа, когда какой-либо предприимчивый генерал поднимает Гражданскую войну, стремясь прежде всего к удовлетворению личного честолюбия и к наживе своей и своих сторонников. Такие войны постоянно ведутся в средней и Южной Америке. Другой тип Гражданской войны — это те войны, где превыше личных честолюбии и интересов борющихся сторон стоит какой-либо принцип, где борются между собой не только люда, но также идеи. Едва ли кто станет отрицать, что происходящая в России Гражданская война есть борьба не только узкоэгоистических интересов и личных честолюбии, но также идей и мировоззрений. Это не значит, что в происходящей борьбе нет столкновения подобных интересов и честолюбии. Это означает только, что лично-эгоистический элемент в ней не преобладает.
Нужно сказать определенно: гражданская смута, которой начиналась Российская революция, и Гражданская война, в которую она вылилась впоследствии, суть, в национальном отношении, существенно различные вещи. Тому, кто хочет понять положение России данной минуты, а не остаться в своих взглядах во власти пережитого Ею, но уже не переживаемого, нужно до конца продумать эту разницу. Гражданская смута бесплодна. Она означает полный национальный разброд, отсутствие власти и распадение государства на множество грызущихся между собою территориальных единиц и партий, настоящих злых шавок государственной действительности. Гражданская смута означает погибель национальной силы. Но там, где образуются два больших борющихся лагеря, там уже нет гражданской смуты, там идет Гражданская война. И разве мы не замечаем, как постепенно исчезают с исторической арены шавки Российской революции, непримиримые белорусские и украинские "самостийности" сепаратизмы а 1а Одесский сепаратизм господ Андро и Гутенберга и ублюдочные образования вроде Уфимской Директории. Теперь очередь за образованиями подобного же типа, оставшимися еще кое-где на пространстве "от хладных финских скал до пламенной Колхиды". Им, видимо, недолго доживать свой век. Живые силы былой Российской Империи с непреодолимой последовательностью сосредоточились на двух великих полюсах — у Колчака с Деникиным и у большевиков. Из Российской смуты выросла Гражданская война.
Гражданская война во имя идей, в качестве таковой, есть сама по себе существенный национально-исторический признак. В такой войне выковываются и оттачиваются идеологии, увеличивается самосознание борющихся сторон, создаются кадры идейных и военных борцов, дающие впоследствии победившей стороне, неизбежно в этом случае инкорпорировавшей в себя и большую часть своих противников, возможность совершить великие национальные деяния. После продолжительных, кровавых и опустошительных гражданских войн Древнего Рима, где идеология старой патрицианской знати боролась с идеологией выросшего плебейского Рима, после войн Мария и Суллы, Цезаря и Помпея, Октавиана Августа и Антония Рим, несмотря на пролитую кровь и опустошения, а может быть, именно благодаря им, пришел при императоре Августе к своему международно-политическому апофеозу. Гражданские "идейные" войны времен Кромвеля послужили прелюдией к установлению мирового океанического господства Британии. Междуусобная американская война за освобождение негров стоит в безусловной исторической связи с политическим и хозяйственным ростом Соединен. Штатов С. А.
Тот народ, в душе которого могут возникать и бороться великие идейные противоречия, тем самым, в известной степени, предуказан к великой исторической судьбе. Перерождение Российской смуты в Гражданскую войну не разрешает, конечно, вопроса о будущих судьбах Российского народа и государства. Но если бы оказалось, что противоречие, разделяющее враждующие русские лагеря, имеет всемирно-историческую значительность, что в борьбе возникают и кристаллизуются большие силы, то Российская Гражданская война показалась бы нам многозначительным намеком на исторической удел России в грядущие десятилетия. И в оценке этого намека мы существенно разошлись бы с обычным в настоящее время российским национальным пессимизмом и самоунижением. В этом пессимизме мы признаем правильной и проникновенной только одну черту: глубокую печаль о тех безграничных по своему числу и напряжению человеческих жертвах жизнью и всем, которые приносятся на путях исторического развития России. Но самый этот путь ведет, по нашему мнению, покуда что не к слабости, а к силе.