Контора слепого
Шрифт:
Посмеявшись, он вдруг присмирел, начал спрашивать и ставить всем двойки.
Дядя спросил меня вечером, из-за чего я получил двойку.
– Не знаю. Думаю, из-за художников. Учителю не понравились их картины, и у него было плохое настроение.
Дядя улыбнулся толстыми губами и заявил, что он тоже хочет побывать на выставке и узнать, прав ли наш учитель русского языка.
После обеда мы отправились: он - в белой панаме ив галстуке бантиком, и я-в новых, жавших ноги-ботинках.
Над входом висела вывеска: радуга и лицо с синими
Я обратил внимание: лицо на вывеске было похоже на физиономию нашего учителя литературы. Не сошел ли наш учитель с ума, прежде чем покрасил свой нос в оранжевый цвет и переселился из скучного, сумрачного класса сюда, на эту веселую, заигрывающую с прохожими вывеску?
Я описал слепому вывеску и сказал-уж не из-за нее ли так рассердился наш учитель, увидев себя над дверями и вынужденным вместо школы днем и ночью пребывать здесь и заманивать прохожих на выставку, как заманивает красивая восковая дама молодых и пожилых женщин в дамскую парикмахерскую, находящуюся рядом с выставкой.
– Возможно,-сказал дядя.-Хотя я с трудом могу поверить тебе, что у твоего учителя оранжевый нос и красные усы. Ты немножко преувеличиваешь, мальчик.
– Вывеска тоже немножко преувеличивает.
Войдя в зал, мы остановились возле большой картины.
На картине был изображен человек, сидящий в кресле перед большим зеркалом. Он сидел с намыленной щекой. А к креслу с клиентом бежал парикмахер, подбоченившись одной рукой, а другой размахивая бритвой.
Парикмахер был без головы. Отделившаяся от него голова стояла на подоконнике раскрытого окна и, скептически усмехаясь, смотрела на то, что происходило в комнате.
– Что же ты молчишь, мальчик?
– тихо спросил дядя, разглядывая слепыми глазами невидимое ему полотно.-Тоже что-нибудь неладное с красками?
– Нет, с красками все в порядке, - ответил я.- Клиент уже намылен и ждет, когда парикмахер примется за дело.
– Почему он медлит? Может, не успел вскипятить воду?
– Он не медлит, а, наоборот, бежит к креслу, размахивая бритвой.
Дядя еще раз посмотрел на картину, словно сверяя мои слова с показаниями своих насторожившихся чувств.
– Ты описал мне все, что изображено на картине? Мне почему-то кажется, что ты что-то от меня утаил.
– Да, но я не хотел вас огорчать.
– Я хочу знать правду.
– Дело в том, что у парикмахера нет головы. Его голова почему-то стоит на подоконнике.
– Не выдумывай чепуху. Ты не умеешь правильно видеть. Посмотри еще раз, но внимательно. Та голова, что на подоконнике, восковая.
В эти дни я думал о картине, виденной мною на выставке. Картина, чем-то похожая на сон, врастала в мое сознание, и я снова и снова видел большое зеркало, человека с намыленной щекой, сидящего в кресле, и бегущего парикмахера, чья голова, отделившись от туловища, смотрела с подоконника и иронически усмехалась.
Дядя тоже вспоминал картину и каждый раз говорил:
–
– Не знаю.
– А я догадываюсь, но о своей догадке не скажу.
Мы идем в контору. На этот раз дядя, прежде чем выйти из дома, проверил-в кармане ли ключ. Ключ был в кармане, и мы шли не спеша. Дойдя до дома, сложенного из красных кирпичей, дядя остановился.
– Обожди меня, мальчик. Я на минуту забегу в контору, дам распоряжение служащим, посмотрю телеграммы и телефонограммы, а затем я вернусь сюда.
Не спеша, солидно шагая, дядя вошел в кирпичный дом, а я остался на улице.
Ждать мне пришлось долго, и стоять на одном месте вскоре наскучило. Я было уже решил тоже войти в кирпичный дом и подняться во второй этаж, но раздумал. Мне представилось, как слепой стоит на площадке лестницы возле дверей несуществующей конторы с таким видом, словно кого-то ждет.
Наконец дядя вышел. Он шел легко, на этот раз так уверенно, словно к нему вернулось зрение. Он весь сиял, и во рту, рядом с золотой коронкой, дымилась толстая гаванская сигара.
– Извини меня, мальчик. Я немножко задержался. Сделка оказалась удачной. И теперь мы с тобой пойдем в кафе, я тебя угощу мороженым.
3
Мы сидим за столиком у широкого окна. Мне он заказал две порции мороженого, а себе-стакан чаю.
Официант держится почтительно. Он, разумеется, уже догадался, что у моего дяди диета, которую тот не может нарушать даже здесь, в кафе, помня строгие наставления домашнего врача.
Помешивая ложечкой сахар в стакане, дядя достает из кармана деловую телеграмму и снова кладет ее в карман. Во рту его дымится сигара, а-на лице безмятежное выражение, какое бывает у людей, к которым благоволит судьба.
Он говорит мне достаточно громко, чтобы услышали за соседним столиком, и достаточно тихо, чтобы там не подумали, что он это говорит не для меня.
– Когда я жил в Гонолулу, мальчик, в моем бунгало никогда не было душно. Мой бой умел позаботиться обо мне. И все же в середине дня там было очень жарко. Зной-это бич деловых людей, которым некогда прятаться от солнца.
И, подозвав официанта, он попросил его опустить штору.
Мне хочется думать, что слепой действительно когда-то жил в бунгало на одной из нарядных улиц Гонолулу, где изредка еще можно было встретить Джека Лондона в серой стетоновской шляпе с широкими полями и где, пытаясь догнать лакированные автомобили, мелькали ногами рикши, на уличных лотках лежали бананы, похожие на продолговатые желтые груди полуголых туземок.
Слепой рассказывал мне и о туземках, об их больших ртах, которые он любил целовать. От этих больших смеющихся ртов пахло тропическими деревьями и морем.