Конторщица 3

Фонд А.

— Может я там была под девичьей фамилией? — тихо подсказала я, — Скобелева.

— Фёдор Игнатович! — сказала Сима Васильевна, — а глянь-ка ты фамилию Скобелева! Что? Да, также… Лидия Степановна… тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения…

— Место рождения у тебя где? — прикрыв трубку ладонью спросила она.

— Деревня Красный Маяк, — тихо ответила я.

— Фёдор Игнатович! — повторила за мной Сима Васильевна, — смотри, на той полке, где деревня Красный Маяк. Нашёл?

В трубке затрещало и забулькало.

—

Вот и ладненько, диктуй… — обрадованно сказала она, взяла ручку и принялась черкать что-то на листочке, — да помедленнее, записываю же! Ага… ага… да… повтори ещё раз последнее слово и шифр… ага! Вот, значит как! Ну спасибо тебе, Фёдор Игнатович! Сочтёмся. До свидания!

От напряжения я аж забыла, как дышать, и вдохнула воздух только тогда, когда совсем уж начала задыхаться. Сима Васильевна посмотрела на меня понимающими глазами и сказала:

— Успокойся, Лидия. Не надо себя накручивать. Ничего там страшного…

— Я дважды там лечилась! — не согласилась я, нервно теребя ручку сумочки.

— Да, всё так. Но диагноз у тебя ерундовый — 308.

— Что 308? — совсем перепугалась я.

— Как бы тебе понятнее объяснить? 308 — это шифр заболевания по МКБ-9.

— И что? — забеспокоилась я, — а можно перевести на народный язык? Это не шизофрения, да?

— В переводе — «острая реакция на стресс», — сухо улыбнулась Сима Васильевна. — Тебя вообще могли там долго не держать, или вообще не держать, так, пару успокоительных укольчиков сделали бы и хватит.

— А почему я тогда там так долго была? — удивилась я.

— Насколько я понимаю, у тебя было довольно неординарное расстройство, какие-то фантазии, вытеснившие реальные переживания, и профессор Вайсфельд заинтересовался. Его-то хоть ты помнишь? Вайсфельд Яков Давидович, наша знаменитость. Профессор мирового уровня, между прочем.

— Помню, — вздохнула я, — он меня недавно встретил и хотел дальше на опыты изучать. Для своего аспиранта Каценеленбогена. Александр вроде, если не перепутала.

— Не перепутала, — улыбнулась Сима Васильевна, — Саша уже успешно защитил кандидатскую и его сейчас пригласили в Москву. Он там в Московском НИИ психиатрии сейчас изучает фундаментальные закономерности патоморфоза психических заболеваний. Докторскую пишет. Вот как далеко пошел!

— То есть его сейчас в нашей дурке нету? — обрадованно заинтересовалась я, но глянув на Симу Васильевну, поправилась, — ой, извините, в психоневрологическом диспансере.

— Нету.

— А профессор этот?

— Яков Давидович с супругой уехали в Кисловодск, на воды. Они всегда в это время туда уезжают. Старенький он уже, здоровье поправлять нужно.

— Замечательно! — чуть не захлопала в ладоши я. Встречи с алчным до научных открытий дедком я боялась пуще всего.

— И вот ещё, — нахмурилась Сима Васильевна. — Тебя можно было взять на дневной стационар, но это гораздо всё дольше. Пойдёшь на обычный. Но Иван Аркадьевич похлопотал

за тебя, чтобы ты там долго не сидела, то за два-три дня все анализы и остальное сдашь и будешь свободна. И ночевать тебе можно домой ездить, только рано утром к семи тридцати ты должна успевать возвращаться. Только об этом лучше не распространяться. За такие нарушения, сама понимаешь, по головке нас не поглядят.

— Да! Понимаю. Конечно! — совсем обрадовалась я и, почти успокоенная стала готовиться к обследованию в ПНД.

И вот я вхожу в приемное отделение нашего психоневрологического диспансера. Сима Васильевна меня, конечно, успокоила, но всё равно — стрёмновато как-то.

Оформили меня быстро. Палата, где я временно должна была обитать, оказалась на пять коек. Две были уже заняты, но пациентов сейчас отсутствовали, очевидно, на процедурах. Остальные же были свободны. Я облюбовала самую ближайшую к двери (кто его знает, вдруг нападут на меня эти психи и срочно драпать придётся, а отсюда как-то ближе будет). В общем, волновалась я.

Вещи в тумбочку тоже особо раскладывать не стала, так и сунула всё в одной вязанной крючком сумочке (зимой Римма Марковна расстаралась).

Не успела разложиться и переодеться, как меня забрали и увели во второй корпус. И началась всем знакомая медицинская кутерьма: стоишь в очереди у кабинета — заходишь — тебя осматривают, задают вопросы, измеряют — глубокомысленно кивают и пишут детскими каляками-маляками непонятные слова — выходишь — идёшь в следующий кабинет — и всё заново…

В общем, набегалась я капитально.

В принципе не особо меня и изучали, анализы, сказали, завтра на голодный желудок надо сдавать, позадавали кучу вопросов, один раз велели нарисовать рисунок на тему «Мой мир». На всякий случай я нарисовала солнышко и цветочки. Но там надо было ещё домик и семью. Чтобы окончательно не влипнуть с диагнозом, я нарисовала Мавзолей на фоне Спасской башни, на Мавзолее написала большими буквами «В.И. Ленин», чуток подумала и раскрасила мавзолей тоже в цветочки. Семью я нарисовала просто — маму, папу и двух кудрявых детишек рядом с Мавзолеем. После секундного раздумья пририсовала им пионерские галстуки. Всем четверым. Тоже на всякий случай. Всё раскрасила умеренно-яркими карандашами. Если что — отмазаться можно будет. А так-то не страшно и не больно.

Так всё хорошо и гладенько продолжалось, пока меня не привели к пятому кабинету. На двери была табличка: «доктор Роман Александрович Бонк».

Стучусь, вхожу:

— Можно?

Благообразный мужчина, лет пятидесяти, в очочках, вежливо говорит:

— Да, проходите, пожалуйста.

И улыбается так многозначительно.

А рядом медсестра сидит. Похожая на майора Айсберг из кинофильма моего времени «Пятый элемент». Вот один-в-один. И эта медсестра даже не улыбается.

Ну ладно, вошла, куда же деваться-то.