Контракт
Шрифт:
Он никогда не перестанет его звать уйти, словно чувствует, что что-то тут не так. В принципе, Бонсай и сам с их последнего разговора не прекращая сопоставлял все «за» и «против» - проявить инициативу он может и в общем деле, а оно, похоже, серьезное.
– Я подумаю. – В очередной раз уклончиво ответил разводящий. Ещё хотя бы день, чтобы он мог решить всё как следует. Распустить эту свору всегда можно, а вот собрать снова будет куда сложнее.
Мужчина вышел на улицу после полудня и понял время только по часам. Стабильная, повторяющаяся как в Дне сурка, мокрая действительность не давала возможности с первого взгляда разобрать – утро сейчас, день или вечер. Воробей настиг его на пороге, когда разводящий возвращался обратно. Мокрый, взъерошенный –
– Я поговорил с Кондратьевым. – Начал он, когда мужчины скрылись за дверью кабинета. – Он сдал заказчика.
Вот как. Бонсай так и думал, что есть кто-то третий. Но кто и зачем? Власти захотелось или просто его политика не устроила и он свободы захотел? Так бери и иди, никто присягу не давал. Только потом на глаза бригаде не попадайся – с дезертирами разговор короткий.
– Кто? – Сухо спросил мерх, от любопытства задержав дыхание.
– Саба.
Хорошо, что под рукой ничего не оказалось, иначе было бы яростно выброшено далеко и надолго. Именно этого Бонсаю и захотелось – метать, ломать, бить. Кто бы подумал, что Саба способен на такое? Он всегда, всё время знакомства, был с разводящим дружелюбен, помогал и поддерживал советами. Верить этому не хотелось, но Бонсай понимал, что усыплять бдительность – одно из важнейших умений. Подать себя в удобном для жертвы свете, чтобы потом быть той внезапной иглой в стоге сена, которая пронзит жизненно важный орган и отберет жизнь.
Бонсай ему и правда верил. Все уговоры вернуться, убеждения в важности, как ему казалось, искреннее желание помочь – всё было наглым, но очень умелым фарсом. Выходит, надо было продолжать не верить. Не было бы сейчас так мучительно обидно за свою наивность. Скорее всего наёмник даже уже успел узнать о его грандиозных планах, раз пытался разубедить исподтишка и выгородить Вермута.
Понятно, откуда тут растут ноги. Всё от того же козла, что всю кашу и заварил. Значит и проблем никаких нет, и оправдания все, что принес с собой Саба – тоже ложь и не более. Ну, ничего. Он тоже что-то да умеет.
Не прикрываясь под дождем. Бонсай пересек территорию лагеря и нашел Сабу. До сих пор было сложно понять, как это едва ли не самый добродушнейший человек в Синдикате может оказаться настолько профессионально лживым. Его озвученному положительному решению об отправлении домой мерх обрадовался – не знал бы правда, решил бы, что искренне. Саба и другим сказал, те его решение поддержали и предложили донести до личного состава.
– Я сам вечером, когда проставляться буду. Хоть и не долго, но мы хорошо и продуктивно поработали. – Голосил Бонсай, стараясь ничего нового, более дружелюбного, чем обычно, не изображать. Лишняя усмешка и он будет разгадан, как детсадовский ребус. – Кстати о проставлении. Не ужинайте сами, я вам стол у себя накрою. Заодно обсудим, как и куда идти, и как получить инструкции. Кто-знает, вдруг проблема уже решена.
Разводящий следом навестил кухню, велел бармену-ренегату не скупиться на угощениях и достать из закромов неразведенный спирт. Шепнул так же и об особом ингредиенте, чтобы вечер его товарищей запомнился им на всю жизнь. На тот промежуток, который останется.
Вечер наступил быстро и к этому времени, Бонсай успел собрать посреди кабинета старый большой стол, который нашёлся под кроватью. Массивный, со съемными ножками, за таким в Советском детстве по праздникам собиралась вся семья. В отличие от тех времен, сегодняшние яства не отличались особым празднеством, разве что расставлены были как полагается при семейном застолье. Тарелки с горячей кашей, жареная колбаса, шоколад из сухпайков, алкоголь – скромно, но при должной атмосфере и это покажется праздником. В камин он подбросил побольше дров, хотя то и без этого грело, но ко времени создало самый настоящий уютный жар.
Воробья на ужине предусмотрительно не было – он всегда принимал наёмников и своего заместителя отдельно, зная о большом
Выпили раз, другой. Бонсай ел на ровне со всеми, но в свою тарелку ничего сам не добавлял и другим не позволял этого делать. Он то ещё должен остаться, чтобы завершить начатое.
Не прошло и часа от беседы, когда наёмникам стабильно стало становиться плохо. Сначала один непонимающе моргал и смотрел на всех, потом – второй. Оба молчали, то ли не хотели показать, что с ними что-то не так, считая недомогание эффектом от алкоголя, то ли просто не хотели казаться хуже других. Но есть ли смысл выпендриваться, когда плохо всем? Через пару часов, когда отравление стало очевидным, они пытались напасть на разводящего и уйти. Один свалился прямо в дверях, другие падали, пока неуклюже из-за слабости пытались достать Бонсая. Пустые тарелки, кружки и бутылки летели как на пол, так и в него – оружие у наёмников предусмотрительно было изъято при входе. Такое правило он ввёл ещё до прихода группы Сабы и сейчас оно играло ему на руку.
Что именно намешал бармен в еду, Бонсай даже знать не хотел – оно было сильным и действовало, а ничего другого ему и не требовалось. Саба умер прямо за столом, одним из первых. Ел за троих, как и всегда – яда он тоже получил за троих. Его бы поймать и допросить, зачем мерх это сделал, кого подговорил ещё и как сильно тут отметился Вермут, но Бонсай этого не сделал. Либо – он, либо – его. Да и слишком сильной была обида.
***
Сроки выхода своей бригады для себя он точно обозначил, и они были не большими. Последние дни подготовки, последние учебные рейды, последние обходы – на Болотах им делать больше нечего, ведь территория захвачена под контроль. Он оставит отряды на стоянках, а остальных уведет на Кордон. Бонсай не мог до конца поверить, что скоро он свершит-таки свой набег, который культивировал на протяжении всего этого времени.
Тела бывших коллег поглотили болотные топи, но снаряжение было собрано и ПДА спрятаны в командирском кабинете. Разводящий хотел лично быть тем человеком, что принесет в Синдикат по связи весть о смерти группы. С этого момента и начнется открытая вражда. Кордон он так же захватит, как и обещал, но не для Вермута, а для себя. Разводящему из Мертвого города он готов предложить разве что пулю.
Кондратьева Бонсай так и не отпустил. Воробей продолжал работу с ним, никого, как и раньше, не подпуская. А он ему теперь и не нужен, этот «долговец» - может хоть говорить, хоть нет, но уже одну голову гидры он позволил ему срубить.
Дождь так и не прекратился, но стал значительно тише, и настроение разводящего лучше не становилось. Он не хотел ни общаться с кем-то, ни ничего разрабатывать – хотел лишь тишины на последние дни. Потом он её не получит, но будет удовлетворяться войной. Когда мужчина начинал думать об убийстве Сабы, ему становилось по странному стыдно, посему все мысли, связанные с ним, Бонсай изгонял из головы.
В один из очередных дней, когда разводящий умудрился в кои веки задремать, его поднял на ноги шум с улицы. Гам голосов, выстрелы… Первая мысль стандартная: за ними пришли. Но, когда Бонсай оказался на улице, то понял, что шум поднял всё тот же любопытный ренегат. Он таки добрался до Кондратьева и с шумом был вытолкан наружу.
Он что-то кричал, пытался сказать, но никто не давал ему: охрана ругалась на парня и толпу, что вышла его защищать, а толпа орала на охрану. Хаос нарастал, начинал выходить из-под контроля, кто-то стрелял в воздух, и разводящий успел пожалеть, что разрешил Воробью пойти к одному из хуторов, чтобы отнести провизию. Он бы присмотрел и не допустил подобного. Н уж больно сильно орёт это «ренегат»…
– Заткнулись! – Одного слова Бонсая хватило, чтобы толпа на время притихла. Сейчас он разберется, а потом они пусть орут, что хотят. – Приведите ко мне этого крикуна.