Контрапункт
Шрифт:
И вот наконец усадьба! Старый дом, казалось, дремал в закатном свете, как греющееся на солнышке животное; казалось, слышно было его мурлыканье. Лужайка была похожа на дорогой зелёный бархат; и в безветренном воздухе огромная веллингтония была полна строгого достоинства, как старый джентльмен, присевший немного подумать после сытного обеда. Не может быть, чтобы здесь произошло какое-нибудь несчастье. Она выпрыгнула из машины и побежала прямо наверх в детскую. Фил лежал в постели неподвижно, закрыв глаза. Когда Элинор вошла, мисс Фулкс, сидевшая возле него, повернулась, встала и пошла ей навстречу. Достаточно было взглянуть
— В чем дело? — прошептала Элинор, к которой сразу вернулась вся её тревога. И раньше, чем мисс Фулкс успела ответить, она добавила: — Он спит? — «Если спит, — подумала она, — это хороший признак; вид у него такой, точно он заснул».
Но мисс Фулкс покачала головой. Это движение было излишним. Едва Элинор успела задать вопрос, как мальчик вздрогнул всем телом под простыней. Его лицо исказилось от боли. Он тихо и Жалобно простонал.
— У него очень болит голова, — сказала мисс Фулкс. В её глазах застыло выражение ужаса и страдания.
— Подите отдохните, — сказала Элинор. Мисс Фулкс нерешительно покачала головой.
— Я хотела бы быть полезной…
— Вы будете более полезной, когда отдохнёте, — настаивала Элинор. Она увидела, что губы мисс Фулкс дрожат, а на глазах заблестели слезы. — Идите, — сказала она и сочувственно пожала ей руку.
Мисс Фулкс повиновалась с неожиданной поспешностью. Она боялась расплакаться тут же, в комнате.
Элинор села у постели. Она взяла маленькую ручку, лежавшую на отвёрнутой простыне, она ласково и нежно провела пальцами по светлым волосам мальчика.
— Спи, — шептала она, и её пальцы ласкали его, — спи, спи.
Но мальчик продолжал вздрагивать, и его лицо то и дело искажалось от внезапной боли; он мотал головой, точно пытаясь стряхнуть что-то, причинявшее ему боль; он тихонько и жалобно стонал. И, склонившись над ним, Элинор почувствовала, как её сердце сжимается в груди, как рука хватает её за горло и душит.
— Мой малютка, — говорила она, точно умоляя его не страдать, — мой малютка.
И она ещё крепче сжимала маленькую ручку, она плотнее прижимала ладонь к его горячему лбу, словно стараясь утишить боль или по крайней мере придать вздрагивающему тельцу силы для борьбы с болью. Вся её воля приказывала болезни выйти из него — перейти из него через её пальцы в её собственное тело. Но он по-прежнему беспокойно ворочался на постели, поворачивая голову то на одну сторону, то на другую, то свёртываясь калачиком, то судорожно выпрямляясь под простыней. И по-прежнему возвращалась внезапная острая боль, и на лице изображалось страдание, а из раздвинутых губ снова и снова исходил тихий жалобный стон. Она поглаживала его лоб, она шептала нежные слова. И это было все, что она могла сделать. Сознание собственной беспомощности душило её. Незримые руки с ещё большей силой сжимали её горло и сердце.
— Как ты его нашла? — спросила миссис Бидлэйк, когда её дочь спустилась вниз.
Элинор ничего не ответила и отвернулась. От этого вопроса слезы подступили к её глазам. Миссис Бидлэйк обняла её за талию и поцеловала. Элинор спрятала лицо на
— Я глупая, — сказала она извиняющимся тоном. — Но я ничего не могла сделать. Так ужасно видеть, как он страдает. И не уметь помочь. Это ужасно. Даже когда знаешь, что в конце концов все обойдётся благополучно.
Миссис Бидлэйк вздохнула.
— Ужасно, — как эхо повторила она, — ужасно, — и закрыла глаза, обдумывая создавшееся затруднительное положение. Обе женщины молчали. — Кстати, — сказала она, снова открывая глаза, — тебе следует обратить внимание на мисс Фулкс. Я не вполне уверена, что она всегда оказывает на мальчика хорошее влияние.
— Влияние? Мисс Фулкс? — От удивления Элинор широко раскрыла глаза. — Но она самая милая, самая добросовестная…
— Ах, нет, не то! — поспешно сказала миссис Бидлэйк. — Я имею в виду её влияние на его художественный вкус. Когда я пошла позавчера в детскую, я увидела, как она показывает Филу такие ужасно вульгарные картинки с изображением собаки.
— Бонзо? — спросила Элинор.
— Да, Бонзо. — Она произнесла это имя с некоторым отвращением. — Если ему нужны картинки из жизни животных, так ведь есть чудесные репродукции персидских миниатюр из Британского музея. Так легко испортить вкус ребёнку… Элинор! Что с тобой, дорогая!
Элинор внезапно и неудержимо начала смеяться. Смеяться и плакать, неудержимо. С одним горем она способна справиться. Но горе в сочетании с Бонзо — это было невыносимо. Что-то оборвалось внутри её, и её рыдания смешались с неистовым, болезненным, истерическим смехом.
Миссис Бидлэйк беспомощно поглаживала её по плечу.
— Дорогая! — повторяла она. — Элинор! Пробуждённый от беспокойной и полной кошмаров дремоты, Джон Бидлэйк свирепо закричал из библиотеки.
— Перестаньте кудахтать, — приказал сердито-жалобный голос, — ради Создателя!
Но Элинор не могла перестать.
— Гогочут, как гусыни, — ворчал про себя Джон Бидлэйк. — Над какой-нибудь идиотской шуткой. А тут человек болен…
— А теперь, ради Бога, — грубо сказал Спэндрелл, — возьмите себя в руки.
Иллидж прижал платок к губам: он боялся, что его стошнит.
— Пожалуй, я прилягу на минутку, — прошептал он. Когда он попробовал идти, он почувствовал, что ноги у него не движутся. Он тащился к дивану, как паралитик.
— Вам необходим глоток спиртного, — сказал Спэндрелл. Он подошёл к буфету. Там стояла бутылка бренди. Из кухни он принёс стаканы. Он налил с четверть стакана бренди. — Вот. Пейте. — Иллидж взял стакан и сделал глоток. — Можно подумать, что мы плывём через Ла-Манш, — с угрюмой усмешкой сказал Спэндрелл, наливая себе бренди. — «Этюд в зелёных и рыжих тонах» — так озаглавил бы Уистлер ваш портрет. Яблочно-зелёный. Мшисто-зелёный.
Иллидж посмотрел на него, но сейчас же отвернулся, не в силах выдержать жёсткий взгляд этих презрительных серых глаз. Никогда раньше не знал он такой ненависти, какую теперь испытывал к Спэндреллу.