Контрольная диверсия
Шрифт:
— А чего здесь?.. — Цветаев посмотрел на карту сквозь мутное донышко стакана, не понимая, что хочет услышать от него Пророк, явно знающий, о чём говорит. — Отобью Орлова и привезу сюда! Делов-то!
Пророк сказал:
— Закусывай, а то мордой ляжешь!
— Я и закусываю, — сконфуженно промямлил Цветаев, цепляя вилкой толстый кусок помидора, с которого капал янтарный сок.
Прежде чем спорить, они предусмотрительно нажарили тарелку котлет и полили их ткемалевым соусом.
— Нет, так дело не пойдёт! — воскликнул Пророк. — Спалишься на мелочах. Надо подумать. Где ты, говоришь, его прячут?
Он окончательно
— Да вот здесь, во дворе. Там старые склады, а за стеной — брошенная стройка.
— О! — сказал Пророк. — Стройка! Что нам это даёт?
— Что нам это даёт? — переспросил Цветаев и отодвинул стакан в сторону. Арманьяк колыхнулся, и в ноздри ударил густой запах алкоголя, на бумаге же остался желтоватый след.
— Ничего не даёт! — заключил Пророк.
— Ничего не даёт, — согласился Цветаев, ещё больше теряясь от насмешливого тона Пророка.
— Охрана?
— Караульный на ночь один. Пятеро дрыхнут в дежурке. Окна заложены кирпичом. Ворота на замке. Может, стену взорвать? — спросил Цветаев упавшим голосом. — А? Нет, не пойдёт? — спросил он, покорно глядя на иронически настроенного Пророка.
Пророк ничего не ответил, но по его лицу было видно, что он столкнулся с тяжелым случаем тупости.
— Смотри, до майдана два шага! — воскликнул он так, словно это факт не был никому известен.
— Ну и что?..
Цветаев ещё больше закомплексовался, казалось что он вот-вот свяжет слова Пророка и площадь, но спасительная мысль под кривым взглядом Пророка ускользала от него.
— А то, что сюда, — Пророк потыкал пальцем в карту, — она вся и сбежится!
Цветаев подумал, налил себе одному арманьяка и выпил, чтобы окончательно протрезветь.
— Тоша, а если верхом? — он вопросительно посмотрел на Пророка. — Нет, плохо, — понял он. — Очень плохо.
Оказывается, он вообще, не умел мыслить, и всё из-за друга, который и слова не давал вставить.
— А наверху правительственный район, который оцепят так быстро, что ты и ойкнуть не успеешь, — наставительно сказал Пророк. — Уходить надо вниз. Но как?
— Но как? — нехотя согласился Цветаев, испытывая острое чувство уничижения.
Ему так хотелось вытащить Орлова, что он пренебрёг очевидным: площадь «Нетерпимости» была непроходима, поэтому и охрана была минимальной. Кто и куда убежит? Себе дороже.
— Сам же говорил, что ночью на майдане стреляла вся площадь, — упрекнул его Пророк.
— Говорил, — согласился Цветаев, понимая, что в очередной раз попав впросак.
— На что ты рассчитывал?
— На быстроту, — не смутившись, ответил Цветаев.
— Очевидно, что надо перестраховаться.
— Как?! — воскликнул Цветаев.
— Как обычно!
— Зачем?
— Затем, что мы с тобой до сих пор живы! — ответил Пророк.
— Вопрос риторический, — уклончиво ответил Цветаев, вспомнив всем надоевшие принципы Пророка.
Принципы здесь, принципы там — никто не знает, сработали эти самые принципы, проверить некому, а те, кто проверяли, уже мертвы.
— Не риторический, а жизненно важный! — сказал Пророк. — Наливай!
— Почему важный? — вовсе скис Цветаев.
У него даже не было сил злиться. Он чувствовал себя опустошённым, как после долгой и жестокой драки.
— Потому что
Пророк положил себе в тарелку котлету и тщательно размял её.
— Согласен, — нехотя ответил Цветаев. — Что делать?
Всё, он окончательно сдался. Голова была пустая, как котёл. Пророк, как и прежде, оказался сильнее.
— Думать! — сказал Пророк и принялся нервно поедать котлету и помидоры.
— Ладно, — обиженным голосом сказал Цветаев и ушёл в другую комнату, чтобы завалиться на диван и злиться, злиться, злиться на самого себя. Так опозориться можно только с одноклассником. Скотина!!!
Он слышал, как Пророк ходит в соседней комнате, включает и тут же выключает дебилятор, по которому весь день кричали, что взяли Саур-Могилу, во что он никогда не мог поверить, садится и вскакивает, вздыхает и охает. Так тебе и надо, злорадно думал Цветаев и никак не мог простить ему грязных намёков о Гекторе Орлове. Сколько ни уговаривал себя, а на душе у самого лежал тяжеленный камень: «Что делал Орлов на Подолье?» Зная его привычки и отношение женщинам, отвечал сам себе: «За бабой пошёл. Точно за бабой пошёл. Вырвался в цивилизацию и слетел с катушек». После разбитых городов востока, немудрено потерять голову, особенно такую, как у Гектора Орлова. Это, конечно, не значит, что она ему нужна, чтобы уши не отваливались, но привычка — дело страшное, привычки всей жизнью правят. К Цветаеву самому цеплялись в транспорте. Киев — город лёгкий. Доступных женщин много. Но разве мог Гектор Орлов отступить от принципов Пророка?» Мог! Конечно, мог! С лёгкостью, и исключительно по собственной глупости. Хотя была в этом вопросе какая-то несостыковка, которой пользовался Пророк, забывая, что они из одного города, из одной школы и из одного класса. Вот это и было непостижимо для Цветаева, его способность идти на поводу у своих желаний. Поэтому он испытывал по отношению к другу острое чувство вины: стоило открыть ему глаза на женщин, как он перестал бы шляться по злачным местам. А он не открыл, даже не предпринимал такой попытки, значит, виноват.
Вдруг Пророк ворвался в комнату.
— Что?! Надумал?! — дёрнулся Цветаев, успевший задремать.
Может, камни с неба, может, их штурмуют «чвашники»?
— Всё очень просто! — радостно воскликнул Пророк, — если есть преграда, её надо уничтожить!
Цветаев тут же подумал, что примерно так же рассуждал о башенке. Но с башенкой всё было более-менее ясно, а на что намекал Пророк?
— Надо сжечь майдан! — заявил Пророк.
— Точно! — Цветаев подскочил так резво, что диван издал жалобный звук. — Так просто! Блин! Дай я тебя расцелую! Как она тебе в голову пришла?!
— Неважно, кому она пришла, — великодушно ответил Пророк. — Главное, что она у нас есть!
— Ляха бляха! — только и воскликнул Цветаев, испытывая к Кубинскому приступ уважения, граничащий с безумием.
Давно Тоша его так не радовал, с самого выпускного вечера, когда они напились в раздевалке «хереса» и облевали классную, которая сунула к ним нос. Разговоров о их подвигах хватало на любой школьной встрече. Что ни говори, а «херес» для неокрепших школьных душ — крепкий напиток.
— Я всё понял! — снова заорал Цветаев. — Старик, я всё понял! Всё сложилось!