Контрольный выстрел
Шрифт:
Потом Турецкий вспомнил, что сегодня должен был прилететь Денис Грязнов. Саша обещал его встретить. Да где уж теперь. Сам едва жив остался… Интересно, а что Равич-то подумал? Наверняка звонил в Москву, сказал, что Турецкий по документам прилетел, но пропал без всякого следа… Ну как тот же Рослов В. З… В Москве, естественно, паника. А может, в этой связи, и не полетел сюда Денис?
Когда шли сюда, в бар, миновали кладбище. Фриц многозначительно показал на него пальцем и сделал такой жест руками, который мог означать только одно: что ж, ему, то есть кладбищу, на этот раз не повезло. Хорошая философская сентенция…
А пиво и в самом деле превосходное. Увидев взгляд Турецкого, высоко оценившего качество напитка, Фриц
Но если главный информатор у новоявленной российской мафии — сам генеральный прокурор, то до чего же мы докатились, братцы?! Вот попробуй сие объяснить да хоть этому Фрицу — он же сочтет Турецкого безумным… Ну ладно, то, что Анатолий — наглец и большой путаник, это понятно. Самодур и подхалим — тоже стоят бок о бок. Что на заказные убийства с его легкой руки стали бросать студентов с юрфака — не просто дурость, а сволочизм, граничащий с преступлением. Мальчишки ломают себе шеи и бросают следственную работу, к чертовой матери. С кем же останемся?
Будь Турецкий главным мафиози, каким-нибудь крестным отцом, да он бы на руках носил такого генерального прокурора…
К бару, увидел Турецкий, неторопливо подкатил большой черный автомобиль. Саша приподнялся и увидел выходящего из-за руля Пушкарского. Вот же артист! Ведь восемьдесят лет, а сам такой танк водит!
Валентин Дионисьевич — высокий, сухощавый, с седой гривой, вошел в бар, слегка пригнувшись в дверях, быстро огляделся, увидел поднимающегося из-за стола Турецкого, его пожилого спутника в вязаной шапочке и, широко раскинув руки, по-русски обнял и трижды расцеловался с москвичом, ясно демонстрируя всем присутствующим свое самое высокое благорасположение к нему. При этом не преминул шепнуть на ухо:
— Однако замечу вам, коллега…
— Это вы про мой фасад? — негромко отреагировал Саша. — Знали б, что внутри творится…
— Догадываюсь… Ну так что, — сказал он, присаживаясь к столу, дружески пожимая руку Фрицу и одновременно отрицательно покачивая ладонью принявшему выжидательную стойку бармену, — немного оклемались, вижу?
— С этим еще не скоро, — усмехнулся Саша. — Валентин Дионисьевич… — Саша изобразил на лице вселенскую скорбь.
— Понятно, коллега, можете не продолжать… — хмыкнул Пушкарский, обернулся к бармену и о чем-то спросил его. Тот ответил. Пушкарский кивнул, положил широкую свою ладонь на руку Фрицу и поднялся, доставая из кармана бумажник. Турецкий встал следом за ним и, направляясь к стойке, где сверкали разнообразными этикетками бутылки всевозможных форм и содержания, спросил:
— Валентин Дионисьевич, не окажете ли вы мне еще небольшую услугу? Точнее, помогите отблагодарить моих спасителей, ну… я хотел бы оставить им сувенир… что-нибудь поприличнее, вот из этого, — Саша провел рукой вдоль стойки. — Дело в том, что сейчас я, как говорится, на нулях, но сегодня же позвоню в Москву и расплачусь немедленно, как вы понимаете… — Ох, как неловко было Саше!
Но изумительный Пушкарский недаром пережил все политические системы и невероятное количество политиков, ему не следовало ничего подробно объяснять. Он лишь кивнул и, обернувшись к Фрицу, что-то сказал. Тот кивнул и подошел ближе. Они перекинулись несколькими фразами, после чего Пушкарский сообщил Саше:
— С вашего разрешения, коллега, я, хо-хо, тоже хочу принять посильное участие с праздновании вашего дня благодарения. И, посовещавшись с одним из спасителей, понял, что эти суровые морские волки из всех существующих напитков предпочитают не джин или виски, не говоря уж о традиционном пиратском ямайском роме, а… сладкий ликер из ежевики. Полагаю, что когда мы присовокупим вон к той золотистой посудине хорошую бутылку «Столичной» в память об одном странном русском, этого им будет вполне достаточно.
Через минуту
С Фрицем распрощались возле мостков. Пушкарский посмотрел на это хрупкое сооружение и не рискнул переходить на борт суденышка. Фриц перешел на яхту, держа сувениры под мышками, и все четверо стариков, сжав ладони, приветливо подняли их над головой. Саша низко поклонился им, прикладывая ладонь к груди, и сел в машину рядом с Валентином Дионисьевичем.
— Понимаете, Саша, — Пушкарский повернул к нему лицо, — вот чтоб вы знали: это самые типичные, нормальные немцы. Терпеть не могут чванливости… как, впрочем, и у нас, где-нибудь в глубинке… Ну давайте-ка, мой друг, остановимся теперь и вы мне расскажете, что с вами произошло. И что это за игра в полицейского оберста?
Турецкий рассказал все как на духу. Конечно, понимал он, его рассказ нельзя было в настоящий момент ничем ни подтвердить, ни опровергнуть. Пушкарскому приходилось либо принимать все на веру, либо сдать его в полицию, как проходимца. Чувствуя, что веры завоевать не удалось, Турецкий плюнул, махнул рукой и начал, как говорится, с самого начала, полагая, что от Пушкарского — чего-чего, а подлянки он не получит.
Рассказ был достаточно долгим. Саша попутно передал привет Маркуши — он так и сказал: «Маркуша», чем вызвал наконец первую улыбку на лице Валентина Дионисьевича. Извинившись, Саша не стал вдаваться во все подробности расследований дел об убийствах, но подчеркнул, что именно это и явилось причиной его похищения и едва не привело к смерти. Видя, что недоверие так-таки и не исчезло из глаз Пушкарского, Саша, подумал: «Да что я в, конце-то концов, извиваюсь? Не Бог ведь и весть какой благодетель! Найду Дениса или Тольку Равича, возьму у них денег, расплачусь с ним и — горшок об горшок!»
Валентин Дионисьевич тонким своим чутьем сразу почувствовал этот перепад в настроении Турецкого и поспешил предупредить возможный конфликт:
— Я прошу вас, Саша, не принимать сейчас близко к сердцу кажущееся недоверие к вашим словам, поверьте, не в этом дело. Я прожил столько и видел в жизни такое, что вам, клянусь, даже и не приснится в самом фантастическом сне. И ситуации подобные вашей случались, мой друг, и не раз, и даже со мной. Я о другом думаю: то, что вы мне рассказали, — вещь чрезвычайно опасная. Феликс, как я понимаю, говорил уже вам, какие силы задействованы в этом криминальном переделе экономического влияния на весь мир. Скажу вам совершенно искренне, я давно решил для себя напрочь отойти от всей этой кровавой политики. Навсегда. У меня осталось мало времени, и я не хочу его терять на разъяснение дуракам сакраментальных истин. Есть же еще нечто вечное, о чем они пока не догадываются… Но вы поставили меня, так сказать… э-э-э, в некоторое, я бы сказал, двойственное положение. Вот я и думаю теперь, как бы… хо-хо! — и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Хотя так, увы, в жизни не бывает. Поэтому, Бога ради, не держите обиды на старика, а давайте-ка, друг мой, сообразим, чем бы я мог помочь вам конкретно?.. Послушайте, Саша, а вам врач не нужен? Нуте-ка заедем, есть тут у меня неподалеку дружок, пусть взглянет, чем вам может грозить октябрьское купание…
Врач, смешной, похожий на киношного Айболита старикашка, встретил приветливо, провел гостей в кабинет, предложил Турецкому раздеться до пояса. Потом старательно, с помощью древнего стетоскопа, прослушал Сашин грешный организм — в кои-то веки в руки врача попал! — прощупал его жесткими пальцами и сказал, что, в общем, особых претензий к пациенту не имеет. Просто следовало бы поменьше курить и соблюдать режим питания. Поинтересовался следами уколов на руке, причиной ссадины, а заглянув в рот, скорбно покачал головой.