Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Голубая нарядная сетка облегала крупы лошадей. Опытный кучер в суконном шлеме умело сдерживал бойкую рысь сытой пары. В санях, разрумяненная, отвалившись назад, хмурилась Грета Ивановна.
Окружая колонну со всех сторон, там, где снег становился иссиня-дымчатым, ныряли в сугробах разъезды.
Двигался Донецкий кавполк. Впереди его следовал штаб бригады. Парусов, молчаливый, задумчивый, мерно раскачивался в офицерском седле. За ним, весело переговариваясь, шли в паре Кнафт — теперь адъютант командира бригады — и красноармеец Штольц, неизвестно для каких надобностей причисленный к штабу.
Медун
Обгоняя эскадроны, приблизился к штабу Слива.
— Так как же, товарищ политком? По случаю неясности семейных обстоятельств. Помните, мы с вами говорили?
— Я сказал, спрашивайте командира полка. Согласится он, я возражать не буду.
Отдельные счастливцы, особенно из бывшего штабного эскадрона, сейчас попали в родные места — Донецкий полк шел через их села и рабочие поселки. У Сливы было сложнее — маршрут полка лежал в стороне от его Гришина.
— А мне неловко его просить, товарищ комиссар, скажут — лезет к нему по старому знакомству.
— Иди, раз посылают, — улыбнулся Булат.
Слива послушался Алексея. Подкатился к Полтавчуку:
— Так вот, товарищ командир, по случаю семейных обстоятельств…
Подскочил Медун:
— Полтавчук, а товарищ Полтавчук, что там за кавалерия на горизонте?.. Что тут у тебя делается? У тебя разъезды в этой стороне есть?.. Не подстригут ли нас белые с фланга?..
— Не подстригут, не подстригут, не волнуйся. То червонные казаки атакуют Гришино. Поставили бы нас чуть левее, и пришлось бы мне освобождать родной уголок…
— В самый раз, Захар Захарович, — продолжал Слива. — Как отдали Гришино Деникину, с той поры не знаю, что с семьей, с детьми. Об этом прошу, товарищ командир. И к твоим загляну…
— Нельзя, товарищ Слива, — сухо отрезал Полтавчук.
— Как нельзя?.. — растерялся боец, не ожидая такого решения от земляка.
— Кто же будет добивать Деникина? Хочешь, чтобы он опять пришел топить наши шахты?
— Как-же так при полной сознательности вы говорите такое, товарищ командир? Разве гришинские проходчики могут быть врагами советской власти?
— Нельзя. Добьем белых, потом пойдем по отпускам, товарищ Слива, — не смягчался командир полка.
— Мимо дому идти и не заехать! Тогда по собственному отпуску ударюсь в дезертиры. А может, там и моей семьи и вот столько семени не осталось. Хорошо вон командиру бригады, — мотнул он головой в сторону Парусова, — им и жена тут, и сани под нее, и кучер с треском. Одним словом, вся тебе гайка. Качай и посвистывай. Я прошу на один день. Слово шахтера.
Трубка командира неспокойно ерзала в углу плотно сжатого рта. Булат опустил глаза. Надо было как-то унять разволновавшегося бойца.
— Ты что тут агитацию разводишь? — набросился на Сливу Медун. — Ты пришел на место — и спать, а командиру бригады надо думать о полках, о заставах, о задаче. Ты знаешь, сколько у него красноармейцев? Ты-ся-ча че-ло-век… Прошу такую агитацию прекратить, аре-сту-ю.
Алексей поморщился. Ему хотелось немедленно,
— Езжай. На день, под честное шахтерское слово. Как ты, товарищ комиссар?
— Согласен, и никакая гайка, — радостно выпалил Булат.
Медун пожал плечами:
— Распускаете полк. С кем воевать будете?
— С генеральшей, — усмехнулся Булат.
Далеко впереди ныряли в снежных сугробах разъезды.
Вправо, километрах в четырех-пяти, шли «москвичи» — второй полк бригады. Претворяя в жизнь лозунг партии: «Пролетарий, на коня!» — эту войсковую часть недавно сформировали в Рязани, сведя воедино взводы всадников, высланных каждым уездом Московской и Рязанской губерний. Эскадроны «москвичей», показавшись своими смутными очертаниями на сером полотне неба, вдруг исчезли в лощине. Влево от бугра к бугру скакали дозоры Донецкого полка. Они то шли свободно по ровному полю, вглядываясь, в простор, где далеко за туманом передвигались колонны деникинцев, то тяжело барахтались в низинах, где снег доходил коням по брюхо. Плелись на юг жалкие остатки белогвардейских корпусов, дивизий, полков.
Этот вооруженный сброд, состоявший из самых оголтелых наемников сэра Уинстона Черчилля, не имея уже что терять, разочаровавшись в своих «кумирах», без веры в будущее, брел, разбитый, потрепанный советскими воинами.
Покинутые, всеми забытые на враждебной земле белогвардейцы думали лишь о том, как бы спасти себе жизнь. Неугасимый гнев народа гнал их к неведомым и неприветливым берегам Азовского и Черного морей.
Заметив вдали какую-то отступавшую группу, взметая вихри пушистого снега, от полка отделился полуэскадрон во главе с Ромашкой. Спустя полчаса у бригадной колонны, окруженный всадниками, ныряя по кочкам вспаханного поля, появился обоз. За обывательскими санями плелась сотня пленных солдат из 2-й Черноморской пехотной дивизии. Деникинцы, обвязанные бабьими платками, тощие и посиневшие, стучали зубами от холода и страха.
— Никак гробы везут? — удивился Прохор, заметив странную поклажу на санях, пригнанных кавалеристами Ромашки.
— Больно велики, — недоумевал Чмель.
— Может, то взводные или отделенные гроба?
— Пожалуй, пузатых генералов в них таскают.
— Все допустимо. Много израсходовано ихнего брата.
— Товарищи, а может, то вовсе адские машины?
— Дядя, откеда столько адских машин? — обратился Прохор к крестьянину-подводчику.
— Откеда, откеда? Звестно, казаки начисто все села вымели. Мужицкие сундуки везем енералу Деникину.
Чмель, рассвирепев, мотнулся с конем на пленного казака-деникинца.
— Генеральская сука, в гроб твою так!
Подводчик, взметнув кнутовищем, оставил на лице казака сине-красную полосу.
— Живоглот, на получай: третий сноп помещику, а скрыню казаку.
Наступая на Москву, Деникин мобилизовал крестьян Украины. Отступая к Черному морю, деникинцы мобилизовали сундуки крестьян.
С розвальней, помятые, в зеленых английских шинелях, вставали пленные музыканты.
— А ну, сучьи архангелы, крой «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», — скомандовал Дындик.