Конунг. Изгои
Шрифт:
Но до сих пор мысль о том, что случилось в Ярнбераланде тревожит меня.
Вот что я помню о конунге и чуде:
Мы шли долго, еды у нас не было вовсе, в горах еще лежал снег, и те из нас, кто шел без башмаков, сдирали кору с берез, росших в долинах и распадках, и привязывали ее к ногам. От слабости мне по ночам чудилось, что луна начинает плясать по небу. Она плясала над горами так же, как Астрид плясала дома в Киркьюбё. Я никогда не видел, чтобы Астрид плясала нагая, но Сверрир-то должен был это видеть: Астрид была его любовницей и женой, он должен был это видеть. При мысли об этом у меня в душе шевелилась неприязнь к нему и когда кроваво-красная
Мы спустились в долину и стали жевать там сосновые побеги. Никогда не забуду этот хруст — сотня или больше человек стояли на коленях в снегу или лежали плашмя и жевали сосновые побеги, а красная, нагая луна плясала над белыми горами.
Конунг подошел ко мне и сказал:
— Самое время, чтобы произошло чудо, правда, Аудун?
Вот что я помню о старой женщине и корове:
Высоко в горах нам попалась маленькая усадьба, мужчин в ней не было. На пороге дома стояла старая женщина, проходя мимо я осмелился взглянуть ей в лицо. Она смотрела на нас без ненависти, но в глазах у нее была глубокая скорбь, женщина была невозмутима, как деревянный идол, однако внутри у нее пылал огонь, от которого подрагивали уголки рта. Когда-то, наверное, она была красива. Она и сейчас еще была красива, в глазах ее блестела влага старости, на впалом животе были сложены большие руки, она молчала, исполненная достоинства.
Мы забрали ее корову. У нее была только одна корова.
Вот что я помню о первом человеке, которого мы потеряли:
В лесах водились лоси, и мы послали десять человек, чтобы они добыли мяса. Случайно я наткнулся на Кольфинна, в груди у него торчала стрела. Забросав его хвоей, я побежал к конунгу, он пришел, склонился над Кольфинном и выдернул стрелу. Это была наша стрела.
— Может, в него попали не нарочно, — сказал конунг.
— Конечно, не нарочно. Ведь застреливший Кольфинна не посмел заявить об этом убийстве.
Конунг сказал:
— Если мы скажем людям, что Кольфинна убил свой, все начнут подозревать друг друга.
— Можно сказать, что его задрал медведь, — предложил я. — И только убийца будет знать, что мы солгали.
— И будет нам благодарен, — подхватил конунг. — После этого мы сможем на него полагаться.
И он сделал то, о чем мне неприятно вспоминать до сих пор. Он несколько раз ударил труп топором.
Я привел двух дружинников, и они унесли труп Кольфинна. Когда люди собрались, конунг сказал, что мы нашли в лесу Кольфинна, его задрал медведь. Кольфинн был хороший человек, мы похороним его здесь, и Бернард отслужит по нем панихиду.
Больше я ничего не знаю о Кольфинне, берестенике, он тоже был из Рэ. Он был первый, кого мы потеряли.
Вот что я помню о конунге и чуде:
Нам предстояло перебраться через большое озеро, мы едва держались на ногах от усталости. Лошадей пришлось зарезать и бросить на берегу, взять их с собой мы не могли. Мы не ели уже два дня. Я думал: если бы это была не конина, если бы мы могли съесть всю эту гору мяса! Мы нарубили деревьев, связали несколько плотов и поплыли через озеро. Мы с конунгом плыли на одном плоту. Плот еле держал нас. Я стоял по щиколотку в воде и толкался шестом. По берегу кто-то бегал и кричал, это был парень, которого конунг пощадил, когда затоптал конем двух человек. Его звали Льот. Он кричал, чтобы мы взяли его с собой. Повернуть плот было невозможно, да он и не выдержал бы тяжести еще одного человека. Тогда конунг крикнул парню, чтобы он пустился вплавь. Тот так и сделал, но стал тонуть, конунг прыгнул в воду и втащил парня на плот. Он держал Льота за волосы. Когда Сверрир и сам забрался на плот, плот чуть не опрокинулся,
На берегу лежали обессиленные люди, они были похожи на трупы, оставшиеся на поле сражения. Кое-кто отполз подальше в березняк, но ни у кого не было сил, чтобы собрать всех, развести огонь, срубить сосну и накормить людей хотя бы сосновыми побегами. Первый раз я видел, чтобы Сигурд из Сальтнеса так ослабел. Он лежал на брате и грел его своим телом, Йон забрался в вереск, словно хотел в нем спрятаться.
Должно быть, я впал в забытье, когда я очнулся, рядом пылал костер. У костра стоял конунг. Мой добрый отец Эйнар Мудрый наклонился над двумя людьми, лежавшими в вереске и тихо шептал:
— Чудо!… Случилось чудо!… Мимо прошел конунг Олав Святой!…
Я снова заснул, и снова проснулся, услыхав свист Бернардова кнута. Верхняя часть туловища у Бернарда была обнажена и вся в крови. Бернард кричал тем, кто лежал в вереске:
— Чудо!… Чудо!… Мимо прошел конунг Олав Святой!…
Люди стали передавать друг другу весть о чуде. Оказывается, плот с конунгом медленно тонул. Конунг стоял на коленях и держал Льота за волосы. Вдруг он поскользнулся и едва не упал в воду, и тогда все, кто был на плоту, утонули бы вместе с ним. И тут произошло чудо: конунг Олав Святой молча прошел по воде и вытолкнул плот на берег. И исчез. Как только конунг Сверрир ступил на берег, плот утонул. Конунг развел огонь, он нашел у Кормильца кресало. Сам Кормилец лежал в беспамятстве. Люди подползали к огню, силы возвращались к ним. Пришел Вильяльм и бросил нам охапку сосновых побегов, и все время, пока мы их жевали, мы слышали свист Бернардова кнута. Он ходил вокруг нас и кричал пронзительным голосом:
— Чудо!… Чудо!… Мимо прошел конунг Олав Святой!…
Сверрир, стоявший у костра, на фоне огня казался темным столпом.
На другой день мы пошли дальше.
Вот что я помню о святом хлебе:
Мы пришли в маленькую усадьбу, там жил бобыль, он хорошо принял нас. Угостил лосятиной и хлебом, которого мы не ели уже давно. Хозяин рассказал, что он охотник: каждую зиму он забивал застрявших в снегу лосей, отвозил мясо на санях в селение и получал за него зерно. Муку он смешивал с корой. Прошлой зимой он остался один, умерла его проклятая жена. Она была не такой хорошей и послушной женой, как ему хотелось бы. Он отвез покойницу в селение, но не знал, заказать ли по ней панихиду и заплатить священнику лосятиной или лучше обменять лосятину на зерно. В конце концов он отдал священнику половину лося. Хозяин признался, что вскоре затосковал по жене, особенно потому, что хлеб у него никогда не получался такой вкусный, как у нее.
Мы похвалили его хлеб, и конунг сам проследил, чтобы каждому досталось понемногу. Первый раз за долгое время мы оказались в доме. Одни сгрудились у очага, другие пошли в хлев и устроились там. Вечером хозяин сказал, что ему всегда хотелось убить человека, и спросил у конунга, нельзя ли ему пойти с нами.
— Я часто убивал лосей, застрявших в глубоком снегу, — сказал он. — Я съезжал по склону на лыжах и всаживал в лося копье. Но теперь мне хочется узнать, есть ли разница между убийством лося и человека. А это я могу узнать только, если пойду с твоим войском.
Конунг сказал, что с радостью принимает его. Хозяина звали Халльвард. Мы дали ему прозвище: Губитель Лосей.
Пришел Кормилец и попросил, чтобы Халльвард объяснил ему, почему его хлеб такой мягкий и вкусный. Халльвард сказал:
— Кору надо нарезать тонкими полосками и высушить их на солнце или в бане. Потом нужно ее раздробить, смолоть и долго мочить в кадке. Многие не вымачивают кору достаточно долго, и в этом их ошибка. Когда кора вымокнет, ее надо снова высушить и уже тогда смешать с мукой, если она есть. Ну, а потом останется развести тесто и испечь хлеб на горячем камне. Но не забудь смазать камень бараньим салом.