Конунг. Властитель и раб
Шрифт:
Разве не так?
Я догадываюсь, что пришла фру Гудвейг. Твоя бедняжка жена, разве она не упала им в ноги, обмазав себя навозом, рыдая, моля пощадить? Готовая сорвать с себя платье и обнажить жалкое тело, отдав им себя на бесчестие. Но они рассмеялись. У них были женщины помоложе. И они заставили тебя выбирать: смерть или битва на их стороне. Ты выбрал последнее.
Наместника конунга Сверрира в Тунсберге звали Бенедикт. Я знал его, но немного. Бонды восстали против него. Из всех окрестных селений: Ботны и Рэ, Андебу, Санде и Стокки. И ты был одним из них. Не ты ли сразил Бенедикта?
Разве
Потом вернулся домой – и заплакал. Молил Всемогущего Бога, чтобы конунг Сверрир не проведал об этом убийстве. Но я-то все знаю. И знал об этом давно. Смотри на меня, смотри, Дагфинн!
И в этом – одна из причин, почему я избрал это место, почему мы сейчас в Рафнаберге, спасаясь вместе с йомфру Кристин от баглеров на кораблях. И я добрался до тебя.
Ты, Дагфинн из Рафнаберга, желал бы, конечно, сидеть у огня и стругать свою ручку лопаты. Ты хочешь покоя. Но так не пойдет. На бонда имеют виды и люди конунга, и враги. И они берут все, что им надо. Не спрашивая ни о чем.
Дагфинн, смотри на меня.
И ты, йомфру Кристин, смотри. Простишь ли ты этого бонда?
– Господин Аудун, именем своего отца-конунга я прощаю бонда из Рафнаберга.
Когда конунг узнал, что Бенедикт убит в Тунсберге баглерами, он разослал гонцов по всем остальным своим наместникам в Вике и Упплёнде. Гонцы возвратились в Осло, едва переводя дух. Они сообщили, что все без исключения наместники конунга, – а их было немало в селениях вокруг Фольден-фьорда, – убиты, а дома их сожжены.
Редко я видел конунга Сверрира таким, как тогда. Если бы он был один в зале, то он, я думаю, вцепился бы зубами в край стола и изрыгнул бы щепки. Не знаю, поймешь ли ты меня, йомфру. Когда человек остается наедине с собой, он может дать волю злости или отчаянию: вцепиться зубами в стол, схватить серебряный кубок и бросить его оземь, или выплеснуть брагу в огонь, а кубок согнуть узлом. Но в следующее мгновение неузнаваемо вдруг измениться: приветливо встретить почетного гостя и предложить ему сесть. А потом говорить с ним, храня спокойствие.
Конунг кликнул Филиппуса; это был новый воин, который в последние года два приблизился к Сверриру. Ты, Филиппус, как сказал конунг, будешь наместником в Тунсберге, – там, где убит Бенедикт. Филиппус едва ли порадовался словам конунга. С мрачным видом стоял он, внимая конунгу Сверриру. И если умом он не выделялся из прочих друзей Сверрира, то все-таки понял, что смерть Бенедикта – не последняя в Тунсберге. Конунг говорил быстро и долго, вдаваясь в подробности, которые Филиппусу и не надо было бы знать, повторяясь и торопясь. И умолк.
Потом конунг сказал:
– Ты, Филиппус, был в Трёндалёге, когда мои люди и я навестили Боргарсюссель той осенью. И тебе неизвестно, что происходило там. Бонды отказались выдать мне требуемое. И сперва я решил
И знаешь ли ты, Филиппус, что случилось потом? Бонды вышли из леса. Женщины подносили ко мне своих младенцев, чтобы я приласкал их. Мы ехали верхом меж рядов счастливых людей. А те священники, что нашлись в деревне, хотя и боялись меня, проклятого конунга, – но все равно поспешили зажечь свечи и целовали следы моего коня на земле. А один – пусть я буду казаться грубым, Филиппус, – слизывал конскую мочу на моем пути. Так они все благодарили меня.
– Да, это так! – произнес Филиппус.
Конунг продолжил дальше, но тут он увидел меня. Я сидел на скамье у огня и молчал. Конунг вскочил, засмеялся, встряхнул Филиппуса за плечи, словно чему-то радуясь.
– Нет, нет, мой славный Филиппус! Я обманул тебя! Во время сражений конунг мечом карает виновных. Не вывел свой скот конунгу, – будешь убит. Спрятался – все равно отыщем. Желаешь своему конунгу гореть в преисподней – задыхайся, когда огонь охватит твой дом… Я это сделал, Филиппус. Хочешь, посмеемся вместе сегодня ночью?
И они долго смеялись.
Потом конунг обернулся ко мне.
– Ты ведь читал сагу аббата Карла? – кисло спросил он.
– Да, – ответил я. – Но без особого удовольствия.
– Что же, ты думаешь, она так плоха?
– Я говорил тебе прежде, что дело не в том, хороша или нет: она лжива, а потому недостойна конунга Норвегии.
Он подошел ко мне ближе.
– Ты сам хотел написать то, что истинно?
– Да, – отвечал ему я. – И в этом я непреклонен, государь.
Конунг подошел совсем близко, я ощутил его дыхание на своем лице. Я заглянул ему в глаза. Там было все, кроме злобы.
Он отошел к Филиппусу.
И резко спросил:
– Я могу на тебя положиться?
Все произошло слишком быстро: Филиппус запнулся и так и застыл, открыв рот. Конунг говорил медленно:
– Я знаю многих своих людей, – сказал он, – и надеюсь, что знаю тебя не хуже. Мне известно, что они могут любить женщин больше, чем своего конунга, и находить больше радости в роге с вином, чем в бою за конунга. И я понимаю их. Но однажды мне передали, что один из моих людей захотел взять силой честную женщину в Осло. Этого мне не понять. Слышишь? Она шла пешком из Трёндалёга в Боргарсюссель. Там у нее были брат и сын. Она кормилась тем, что продавала лук. Но один из моих людей попытался взять ее силой!..
Она отвергла его. Позвала на помощь.
И тогда все тот же воин конунга нашел другую. Или, может, другая сама пришла к нему, – не знаю. Это была жена башмачника из Сельбу. Мне говорили, что она покинула своего мужа и ушла к тому воину, о котором я рассказываю… – И тут конунг вскрикнул. Он пошел прямо на Филиппуса. А тот, побледнев, отшатнулся. – Мои люди пьянствуют и бегают за каждой юбкой! – прогремел конунг. – А мне нужны мужчины! Знай же, что если они покинут свои места, я казню их. Знай об этом!