Конвеер

Московцев Федор

– Э-э-э, как можно терпеть, когда у человека вместо лица курдюк трясется? Надо ударить, поменять лицо! – загнусавил Змей с южным акцентом. Особенную ярость он ощутил, почувствовав в гордо-дерзкой осанке мамлюка угрозу и вызов как себе лично, так и обществу в целом. … Лимон пропустил впереди себя жертву, и, тяжело вздохнув, неуклюжей трусцой побежал ему вслед. Догнав, на бегу Лимон всадил страшный лоукик под оба колена, от которого азер сделал «березку», взметнув лаковые штиблеты к небесам и финишировал затылком об асфальт. Скинхед Сеня остался в отдалении, а бойцы с трех сторон атаковали дичь. Змей бил сзади со стороны спины, всаживая стаканы тяжелых ботинок в почки и яйца; его знакомый суетливо попинывал азера по бокам и под зад смешным коленцами. Лимон же к делу подошел обстоятельно: отойдя на шаг назад, он как бы разбегался, и всаживал в голову жертвы страшный топчущий удар. Стояли хруст и хлюпанье от ударов, перемежаемые гортанными воплями жертвы, которая очень хотела жить. Очень богато разработана была смена выражений лица чурбана – пока это лицо не превратилось в кровавое месиво. Оно было то сурово упрямое, то страстно взволнованное, то напряженно застывшее в сосредоточенной неистовой ярости. И вся эта смена состояний была естественно жизненна, логически вытекала из самой ситуации. «Когда! Же! Ты! Сука! Сдохнешь!

Когда! Же! Ты! Сука! Сдохнешь!!!» – пульсировала в голове Змея единственная мысль в такт ударам. Он подмечал наиболее эстетически характерное и выразительное в изменении физиономии жертвы, на глазах превращавшейся в ростбиф. Но даже это увлекательное зрелище начинало уже надоедать. Казалось, экзекуция продолжается бесконечно долго. Расправа захватила участников полностью, опьяняя и отсекая от реальности. Через какое-то время Лимон почувствовал, как вернулся из прекрасных краев ультранасилия в реальный мир – Змей рванул его за рукав. То, что открылось перед глазами Лимона, его совершенно не порадовало. Во-первых, и Сеня и знакомый Змея уже удрали оттуда метров на триста, причем особо Лимон возмутился утерей Сеней доверенной ему полторашки пива. А во-вторых, уже буквально в двух шагах от них были соплеменники опиздюленного, количеством шесть штук, увесистые и очень злые. – Ойбляяяяядь!!! – Лимон пнул азера на дорожку и припустил оттуда с максимально возможной скоростью. Неубиваемый азер нашел в себе силы приподняться и с воем запустить в них булыжник – вложив свои последние силы в это решительное и последнее действо на этой земле. …Вопреки расхожему мнению, акции в основном состоят не из драк и насилия, а из многочасовых поисков жертвы и как раз таки прикладного бега, к которому и прибегли друзья. «Мне-пиз-дец! Мне-пиз-дец…» – пульсировало в висках у Змея на каждом шаге. Главная проблема была в том, что Лимон из-за избыточной массы и специфической антропометрии на своих коротких ножках бегать не мог совершенно, ни с точки зрения скорости, ни стайерской выносливости. Если на татами его выручали повадки слаггера, загоняющего противника пешком с редкими ускорениями, тот тут нужно было именно бежать – долго, быстро и по пересеченной местности. Лично Змей бы возможно и удрал, а вот Лимону бы без вариантов пришел каюк. Лимон слабо соображал что-либо в процессе бега. Легкие чуть не лопались, перед глазами начинало темнеть. Появилось чувство отстраненности – все будто происходило не с ним. К своей участи он всегда относился с отстраненным любопытством, с редкостным фатализмом. Мимо неслись гаражи, машины, люди, каждый шаг был тяжелее предыдущего. Змей остро жалел об отсутствии ножа: был бы нож, он бы рванул навстречу преследователям и прошел сквозь них. С заточенной отверткой против здоровенных мужиков шансов было мало; кроме того двое преследователей не стесняясь бежали с ножами сами. «Мне-пиз-дец!!!» Уже приближалась обшага, где проживал скинхед Сеня. Сеня и их удравший спутник уже стояли у входа туда, и смотрели, как разворачивается погоня. Оставалось бежать метров четыреста, когда Лимон встал, согнувшись вдвое и уперевшись в колени руками за припаркованной «Газелью». Змей пробовал набрать цифры домофона, тыкая случайные комбинации – в надежде попасть в подъезд. Набираемые цифры к домофону не подходили, а каждая секунда приближала преследователей. – Щас будем опиздюливаться, – изрек Лимон между спазмами судорожного дыхания.

Слово «опиздюливаться» было ключевым в его небогатом словаре, но сейчас оно впервые прозвучало применительно к нему самому. – Последний рывок бля!!! – заорал Змей. – Соберись!!! Из-за «Газели» они стартовали уже вопя на бегу от старания. Расстояние до азеров было метров пять, и этот забег оба участника запомнили навсегда. Шкура уже чувствовала острые ножи преследователей, а общага Сени была отделена примерно половиной двора. И в этот момент из-за угла дома выехала милицейская машина ГНР. Змей мог бы поклясться, что не видел зрелища прекраснее – даже явление восьмикрылого Серафима или лично Адольфа Гитлера не принесло бы ему такой радости, какую ему принесло созерцание машины родной милиции. Патрульный автомобиль был прекрасен и лучезарен, окружен нимбом и от исходящей от него благодати хотелось пасть ниц. Если, например у него бы оказалась открыта задняя дверь отделения для задержанных, Лимон и Змей с радостью бы туда нырнули сами, и еще бы дверь закрыли за собой. ГНРка затормозила, стала сдавать задом… и остановилась точно между Змеем и Лимоном и составом азеров. Через считанные секунды беглецы скрылись в общаге Сени. Милиция приняла азеров. *** Спустя десять минут четверо участников гениальной акции стояли в комнате с заброшенной мебелью около общажного чердака. Змей настоял на том, чтобы все сидели там тихо максимально укрывшись – имелись основания полагать, что их искать тоже будут. На Лимона было страшно смотреть: лицо его было цвета спелой сливы, а дыхание восстановить он не мог очень долго. Змей уже начал задумываться о медике, когда понял что товарищ выживет: сигналом выздоровления стало то, что тот, еще не восстановив дар речи, со всей дури дал Сене по морде. Сразу после Сени та же процедура ждала их четвертого спутника. Змей четыре раза останавливал экзекуцию, чтобы не шуметь, но Лимон упорствовал, настаивая на каре. Еще через полчаса Лимон и Змей пили холодное пиво, которое где-то замутил Сеня взамен утерянного при позорном бегстве. Для их удобства он принес им на чердак два стула. А сам ушёл в свою комнату.

На середине баклашки Змей поднялся с места: «Пойду отолью». Лимон продолжал сосать пиво.

– Ну ты ссать горазд!

Особенностью его организма было то, что по нужде он ходил раз в сутки, а то и реже – несмотря на количество выпитого.

– Учись ссать чаще – меняйся к лучшему! – нравоучительно сказал Змей.

Лимон оторвался от баклашки:

– Здесь ссы! Куда пошёл?

– Мы же тут сидим! – ответил Змей уже на выходе.

На пятом этаже туалет был закрыт, пришлось спускаться на четвертый. Змей был недоволен тем, как всё прошло. Он потерял бдительность, отказала интуиция – всё из-за большого количества выпитого. Нельзя пить перед акцией – добром не кончится. И еще неизвестно, как отреагирует Штрум. Возможно, будет меньше доверять. Но по головке не погладит, это точно.

Посетив туалет, Змей уныло прошёл по коридору и вышел на лестничную клетку. И испуганно встал на месте: с пятого этажа двигалась процессия – пятеро милиционеров конвоировали Лимона. Заметив испуг на лице Змея, почувствовав запах адреналина, источаемый виноватым человеком, шедший впереди милиционер скомандовал: «Ещё один! Иди-ка сюда!»

Змей рванул вниз по лестнице. Перескакивая через пять ступенек, он долетел до второго этажа. И побежал по коридору. Внизу гарантированно примут, соваться туда смысла нет. Оглянувшись на ходу,

он увидел всего одного преследователя. Остальные четверо спускались вслед за Лимоном и не смогли протиснуться мимо его массивной туши. Но и одного вооруженного милиционера было вполне достаточно. Служитель закона не счёл нужным что-то кричать вдогонку – сейчас он прижмет в углу этого засранца и отделает дубинкой за сопротивление милиции. Расстояние чуть более десяти метров – такая была фора у Змея. В конце коридора – открытое окно. Чтож, какой-то выход. Подбежав к окну, Змей выглянул: второй этаж, высота метров шесть, внизу палисадник. В висках стучало: «Убежать! Любой ценой!» Он перемахнул через подоконник и в следующее мгновение приземлился на сиреневый куст. Не чувствуя ни ушибов, ни ссадин, он вскочил на ноги и был таков. Выглянув из окна, преследовавший милиционер никого не увидел. Беглец успел скрыться за углом. Змей после этого эпизода потерял любое подобие страха. Опасность стала восприниматься безразлично-холодно, через призму осторожности и злобы. Все, что было после, было другим – для себя он уже погиб там, во дворе неподалеку от «Газели», прочувствовав и осознав собственную смерть. И сделал этот выбор осознанно – начиная от вписки за Лимона и заканчивая тем, что не уподобился скинхеду Сене и их приятелю. Каждый последующий день его жизни для него был взятым у смерти в долг. До того, как попасть в Фольксштурм, Змей был человеком крайне эгоистичным и аморальным, способным плюнуть на кого угодно и что угодно, если это нужно ему лично. Никаких базовых ценностей, кроме собственных желаний, для него не существовало. Но под влиянием Штрума Змей стал меняться. Не понимая до конца всех целей движа, Змей подчинил свои способности общему делу, и раз за разом жертвовал своими интересами. Докладывая Штруму о происшествии, Змей почувствовал что-то вроде угрызений совести – ведь ему удалось спастись, а Лимона закрыли. Что нашёл для себя Змей в Фольксштурме и как Лимон стал его другом? Они принадлежали к разным мирам. Лимон – реальный пацан до мозга костей, воспитанный в традиции уличных понятий, дебошир и алкаш. Змей – сноб и настоящий интеллигент, из обеспеченной семьи, с тонким художественным вкусом и довольно развитым чувством прекрасного. Как они находили общий язык – странно и удивительно. Для Николая Смирнова, постепенно втягивавшегося в Движение, эти двое, как и еще некоторые уникальные герои, были живейшей иллюстрацией на тему того, насколько разных людей объединял Фольксштурм. Мотивы и мысли его участников порой казались ему куда более интересными, чем хроники пробитых черепов и сломанных костей. Краски этого полотна изобиловали и страхом, и жестокостью, и героизмом, и порой возвышенными поступками, а равно подлостью и грязью.

Глава 36

К удивлению Змея, Штрум спокойно принял известие о том, что Лимона закрыли. Так же как и то, что избитый азер не выжил (в их дворе был пропален микроавтобус с черной полосой вдоль борта – не зря старались!), а его соплеменники через два дня после похорон пропали с того адреса.

Штрум мыслил куда более широкими категориями. Что ему до временно выбывшего из строя солдата и до одного убитого врага, когда перед его мысленным взором шагала целая армия арийских воинов, а количество поверженных гуков исчислялось тысячами! Система должна быть застрахована от случайностей, и такой форс-мажор, как посадка одного-двух ответственных людей не должна сказаться на работе. Если выпадет звено из общей цепи, оно тотчас должно замениться новым. Штрум принял в основу новых людей из числа наиболее способных бойцов, проявивших себя в массовых акциях. Им было поручено проводить рекрутинг, вербовать новых членов движа, и разрешено самостоятельно проводить акции. А добычу тащить в общий котёл.

Участники Фольксштурма, люди различные по происхождению и по характеру, одни образованные, другие невежественные, подлые или великодушные, лицемерные или искренние – все они перед лицом опасности, о которой говорил командир, опасности, угрожавшей отечеству со стороны нахлынувших чурко-гуков, испытывали или притворялись, будто испытывают, одну и ту же тревогу, одно и то же пламенное горение; все они, жестокие из добродетели или из страха, составляли одно существо, одну глухую, разъярённую голову, одну душу, одного апокалиптического зверя, который, выполняя своё естественное назначение, обильно сеял вокруг себя смерть.

Глава 37

Не нравилось Штруму это чурбанье бистро «Анталья», несмотря на то, что в интерьере винтажных бордовых обоев и европейской мебели не было ничего турецкого, так же как в играющих нон-стоп англоязычных карамельно-сладких балладах, расллабленных до обморока, эйфоричных и расплывающихся во все стороны. Его раздражала и кухня, хотя в ней тоже не было ничего специфично-чурбанского, – сам он кушал плов и баранину-гриль с овощными салатами, так же как и его сотрапезники, Андрей Разгон, Винцас Блайвас и Богдан Радько; а у девушек же, Марины и Марианны, было свидание с форелью под укропным соусом.

В противоположность Штруму, Андрея и Марину это заведение полностью устраивало по соотношению цены и качества, а также по расположению – угол Большой Морской улицы и Невского проспекта. Вот уже три года они были тут завсегдатаями и их абсолютно не угнетали ни японо-бурятские официанты, ни общее засилье жостко-парфюмированных и пригламуренных чурбанов. Что касается Блайваса и Радько – им было безразлично, где питаться, лишь бы побесплатнее. Так выпала карта, что сегодняшний счет оплачивает Андрей, и надо быть идиотом, чтобы кочевряжиться насчет выбранной точки общепита.

Блайвас, чтобы не ходить самому к прилавку со снедью, отправил мальчика-турчонка принести новую тарелку плова и продолжил начатую тему:

– Бармалей заливает, как девятый вал, ёпта, тёр вчера, будто летал с младшим сыном на Гавайи и океанские волны перекатывались через крыло самолёта и били в иллюминатор.

(Бармалеем за глаза называли Хозяина – Владислава Коршунова).

Андрей хмыкнул:

– А я верю. Есть такие аэропорты, как в Ларнаке на Кипре, которые расположены рядом с морем. Самолёт заходит на посадку невысоко над водой, пассажирам видны лодки и купальщики на расстоянии вытянутой руки, и такое впечатление, что самолёт садится на воду. Кто не знает эту фишку, начинает верещать. Я сам первый раз был напуган – борт снижается и пикирует на море! Бац – через секунду самолёт бежит по твердой взлетно-посадочной полосе! Ну а если Бармалей летал между островами на гидросамолёте – тут вообще все вопросы снимаются.

– Бармалей купил бронированный Рено, который принадлежал Шарлю де Голлю, – сообщил Радько. – Я позавчера сопровождал до хазы. Я хуею сколько миллионов он стоит, это пиздец и в рот его ебать.

Марина повела плечами:

– Он коллекционирует машины, его можно понять.

Официант-турок протянул руку к бутылке, чтобы разлить по бокалам, но Штрум его отогнал: «Пшёл вон, вино само будет литься!»

– Расскажи про музыканта, Бог, – рассмеялся Блайвас.