Конвектор Тойнби
Шрифт:
Захочешь стать чистым ливнем — и напитаешь собою все, что есть сущего. Захочешь стать луной — и тут же увидишь внизу затерянные города, выбеленные твоим сиянием до цвета савана, туберозы и бестелесного призрака.
Сеси. Она брала твою душу вместе с мудростью и наделяла ею хоть зверя, хоть росток, хоть камень — только слово скажи.
Понятное дело, Родня к ней тянулась. Понятное дело, никто не спешил прощаться после обеда, все засиживались допоздна после ужина, не расходились далеко заполночь — и так неделю за неделей!
Так
И на закате первого дня, почитай, хором спросили:
— А можно?..
Они стояли рядком в хозяйском доме, подле ложа Сеси, а та не выбиралась из постели ночами напролет и даже в полдень, потому что родным и близким все время требовались ее таланты.
— Что «можно»? — с ласковой улыбкой переспросила Сеси, не открывая глаз. — Чего вам хочется?
— Мне… — начал Том.
— Как бы это… — сказали Уильям и Филип.
— А ты сумеешь?.. — спросил Джон.
— Перенести вас в здешнюю психушку, — угадала Сеси, — и показать, что творится в головах у дуриков?
— Точно!
— Сказано — сделано! — кивнула Сеси. — Идите к себе в сарай и ложитесь спать.
Все четверо помчались со всех ног. Улеглись.
— Молодцы. Повернулись бочком, сели торчком… и полетели гуськом! — промолвила она.
Их души вырвались наружу, как пробки. Воспарили, как птицы. Блестящими, но невидимыми иголками проникли в большие и маленькие уши, коих предостаточно было в лечебнице для умалишенных, что стояла за оврагом, у подножья холма.
— Ах! — Увиденное привело их в восторг.
Пока братья витали, где им хотелось, сарай сгорел дотла.
Домочадцы, охваченные паникой, сбились с ног, пока таскали воду, и никто не задумался, что же хранилось в том сарае, куда подевались братья-летуны и к чему приложила руку Сеси, которая сейчас крепко спала. До того безмятежен был сон общей любимицы, что она даже не услышала, как завывает пламя, и не ужаснулась, когда рухнула крыша, похоронившая четыре факела в виде человеческих фигур. А двоюродные братья не сразу сообразили, каково будет жить дальше, если от тела остался один пшик. Но вскоре небеса содрогнулись от немого грома: он прокатился по всей округе, дал пинка бестелесным духам погибших братьев, раскружил их четверку на крыльях ветряной мельницы и опустил на ветки деревьев. В это мгновение Сеси охнула и спустила ноги на пол.
Подбежав к окошку, она выглянула во двор и закричала так, что братья пулей примчались домой. А ведь до того как грянул гром, все четверо находились в разных палатах: они отворяли дверцы в головах умалишенных и сквозь вихри конфетти разглядывали многоцветье безумия и темную радугу кошмаров.
Родичи замерли вокруг пожарища. На крик Сеси все, как один, обернулись.
— Что тут стряслось? — прокричал Джон из ее уст.
— Да объясните же! — слетели у нее с языка слова Филипа.
— Ну
— Сарай сгорел, — сказал Том. — Нам каюк!
Черная от сажи, пропахшая дымом Родня, которая теперь смахивала на шутовскую похоронную процессию, в остолбенении глядела на Сеси.
— Сеси! — разгневалась Матушка. — Ты не одна? Кто там у тебя?
— Это я — Том! — прокричал Том ее губами.
— И я — Джон.
— Филип.
— Уильям!
Духи отзывались языком Сеси.
Родня замерла в ожидании.
Тогда четыре молодых голоса хором задали самый последний, сокрушительный вопрос:
— А вы хоть одно тело спасли?
Родичи так и ушли в землю на целый дюйм, пришибленные ответом, который не отважились вымолвить.
— Погодите-ка… — Сеси оперлась на локти, чтобы ощупать подбородок, лоб и губы, за которыми теперь точно так же опирались на локти четверо бойких призраков. — Постойте, а что мне с ними делать? — Ища ответа, она вглядывалась сверху в лица Родичей. — Не могу же я таскать с собою двоюродных братьев! Им не ужиться у меня в голове!
Что еще она кричала после этого, какие слова четверки братьев перекатывались, точно камешки, у нее под языком, что отвечали на это родичи, метавшиеся, как паленые куры, по всему двору, — никому не ведомо.
Потому что в этот миг, словно в день Страшного Суда, рухнули стены сарая.
Огонь с глухим ревом улетал в дымоход. Октябрьский ветер так и норовил прильнуть к черепице, чтобы подслушать беседу, которую вела собравшаяся в столовой Родня.
— Если получится… — заговорил Отец.
— Никаких «если»! — воскликнула Сеси, у которой глаза делались то синими, то желто-зелеными, то карими, то почти черными.
— …хорошо бы парней наших куда-нибудь определить. Найти для них временный приют, а уж после, когда подберем каждому новое тело…
— Чем скорей, тем лучше, — донеслось изо рта Сеси: грубый голос, потом тонкий, грубый — тонкий, безо всяких переходов.
— Джозефа можно подселить к Биону, Тома — к Леонарду, Уильяма — к Сэму, а Филипа…
Поименованные дядья насупились и зашаркали подошвами по полу.
За всех высказался Леонард:
— Недосуг нам. И так забот по горло. У Биона — лавка, у Сэма — ферма.
— Как же так… — У Сеси со стоном вырвалось четырехголосое отчаяние.
Отец в потемках опустился на стул:
— Вот беда! Неужто среди нас не отыщется добряк, у которого времени хоть отбавляй, да к тому же имеется свободный уголок на задворках сознания или в трюме подсознания? Добровольцы! Встать!
Тут родичи похолодели: со своего места поднялась Бабушка, тыча куда-то тростью, как ведьма — помелом: