Конвейер
Шрифт:
Так начали послевоенную жизнь. Брата Бориса назначили начальником стройки, на этой же стройке работал и Лукьяныч. Когда Борис женился и уехал на другую стройку, квартира осталась Ивану Лукьяновичу с племянниками. Через десять лет старший брат вернулся в их город с назначением на должность директора завода железобетонных конструкций.
На крыльцо вышла мать, поглядела сверху на седую с двумя макушками голову Ивана Лукьяновича, на легкое облачко кудрей Николаши. Потом говорила мне с явным удовольствием: «Лысым будет Николаша, еще года три поносит свои кудри, а там головка сразу маленькая
— Вот Николаша рассказывает — у Феликса на той неделе день рождения, сорок лет стукнет.
— Многовато, — мать присела на ступеньку рядом с Иваном Лукьяновичем, — раньше сорок лет — старость, а теперь до пенсии детьми хотят быть.
Николаша, не поворачивая головы, стрельнул в ее сторону недобрым взглядом, сидел нахохлившись, спина пирогом, голова опущена. До сих пор, наверное, не может забыть их первую встречу. Мать рассказывала: «Ух, каким фертом влетел: «Я тут в кино по соседству был, ну и забежал посмотреть, как ты живешь, дядя Ваня». На меня ноль внимания, будто и не в мой дом пришел. Лукьяныч растерялся, залебезил перед племянником, что да как, как старший племянник поживает, как брат Борис? Николаша отвечал, а сам такими холодными глазами разглядывал жилье, что у меня сердце перестало биться. Но держала себя в руках. Чай вскипятила, конфеты и пирог с яблоками на стол выставила. Как знала, что племянничек нагрянет, тесто с утра приготовила. Скатерть новая, пирог горячий запахом сладким пышет, а племянник трещины на обоях разглядывает, шкаф с мутным зеркалом взглядом критикует и, самое обидное, мне — ни слова. Попили чаю, выслушала я последние слова племянника: «Приходи, дядя Ваня, Верочка и Катя по тебе соскучились» — и не удержалась, сказала свое слово: «Не придет Иван Лукьяныч. Так девочкам передайте и всей своей родне. Я, дорогой гость, не так проста, как тебе показалась. Я к вам в родню не набиваюсь, но и вы в мою семью без уважения, вот так, по дороге из кино, не врывайтесь».
Николаша тогда ушел удивленный. Следом за ним ушел и Лукьяныч. Надел новый плащ и побрел к калитке. С тех пор повелось, как его родню тронут, плащ на себя — и из дома…
— Теперь до пенсии хотят детьми быть, — говорила мать на крыльце, не глядя на Николашу, — и что в том хорошего? Молодыми быть — это иное дело, это правильно, а детьми зачем?
— Может, оттого, что в детстве было мало детского, вот и добирают, — отвечал Лукьяныч, — и молодость растягивают оттого, что пролетела она — не заметили.
Николаша слушал без понимания, о чем они говорят, для чего. Мотоцикл старой марки с просторной коляской стоял у крыльца. В коляске две вышитые подушки на сиденье — одна Катенькина, другая Верочки. А тут и сами девочки появились на крыльце: две толстушечки, два грибка молоденьких, две умницы. У матери лицо светлело и молодело, когда она смотрела на них: это же надо так — две одинаковые головочки, два одинаковых платьица, а два разных человечка, две разные жизни.
— По коням! — скомандовал Николаша дочкам, поднимаясь с крыльца. Лукьяныч тоже поднялся. Девочки с двух сторон прильнули к бабушке Оле.
— А ну-ка отцепитесь, — заворчала она на них, — а то задурите мне голову и уедете с пустыми руками.
Подарки каждый раз были одни и те же, магазинные, и название носили «подарок»: конфеты, шоколадка, пакетик вафель в целлофановом мешочке, завязанном ленточкой.
Девочки взяли подарки, но с места не тронулись.
— А мне дядя Борис деньги на шубку подарил, — сказала Верочка.
— А мне пусть шубку дедушка Ваня подарит, — сказала Катенька.
Даже я не сразу поняла, о чем они, что за слово такое «шубка», и почему один брат — дядя, а другой — дедушка. Мать глянула на мужа, на Николашу, ждут, дышать перестали от неловкости.
— Это кто же тебя, Катенька, говорить так научил, папа или мама? — спросила она девочку.
— Папа, — ответила Катенька.
— Мама сказала: они не дадут, — добавила Верочка.
Николаша завел мотор, он зафырчал на весь двор, запахло бензином. В открытом окне появилась Томка, на лице написано: уматывают наконец. Мать, не дожидаясь, когда девочки сядут в коляску, ушла в дом. Лукьяныч остался на крыльце.
— Что у вас там произошло? — спросила Томка. — Сейчас он наденет плащ и удалится?
— Ты с кем так говоришь? — зашипела на нее бабушка. — Ты кто тут такая?
— Никто, никто, — обиделась Томка, — никто, ничто и звать никак. Будущим летом меня тут не увидите. Живите без меня со своими мужьями, близнецами, мне тут делать нечего. — Она схватила на ходу кусок торта, который не доели близнецы, и, выставив вперед плечо, пронеслась мимо меня, мимо стоявшего на крыльце Лукьяныча.
Мать, наверное, ждала, что Иван Лукьянович сейчас войдет в дом, лицо у нее было раскаявшееся, сказала мне:
— Нету вины Лукьяныча в этих шубках. Привык Николаша двум дядям с детства в карман глядеть и отвыкать не хочет. Можно было бы, конечно, дать эти пятьдесят рублей, ничего не случится, не обеднеем. Но не хочется. Очень уж готов Николаша брать что дают и не дают. Детей впутывает.
Я ничего не сказала в ответ, промолчала.
Лукьяныч не спешил возвращаться в дом, вновь опустился на ступеньку. Мать поглядела из окошка кухни на его озабоченную спину да вдруг сказала вслух:
— Сидишь и сиди, а я пойду. Вот посиди и прочувствуй, как бывает, когда один уходит, а другой остается.
Надела шелковый костюм, косу переплела по-парадному, уложила ее в два кольца на затылке, взяла новую сумку и, постукивая каблуками, ушла, не оглядываясь на мужа.
Я видела из окна, как трудно ей идти, такой нарядной, молодой, по нашей улице. Одно дело — рядом с Лукьянычем, и другое — одной. Сидят старушки на лавочках, обмирают от возмущения: вырядилась и идет, а чего не идти, когда умней самой жизни решила быть, замуж на старости лет выскочила. А все одно жизнь не обманешь, все одно старая, внучка уже в восьмой класс перешла.
Я побежала за ней. Догнала у парка. Мать стояла в будке телефона-автомата, звонила Дарье. Увидела меня, помахала рукой, чтобы остановилась. Положила трубку, на смехе сказала:
— Эта Дарья скажет… забогатела. Про меня говорит: забогатела и уже знать никого не хочет. Уж кто забогател на нашей улице, так это сама Дарья. Директор ювелирторга. На самой, правда, ни колец, ни бус, а квартира — выставка. Володька с женой развелся, алиментов не платит, некому, сложи-ка вместе их зарплаты, и удивляться не с чего, откуда в квартире столько добра.