Конвоир
Шрифт:
Речка в этот час четко делилась на две половины – ближнюю, светлую, где над чистым песчаным дном неуловимо мелькала рыбья мелочь ( такую хоть горстями лови – сыт не будешь) и темную, в тени противоположного берега. Возможно, там был омут, в котором могло таиться что угодно – однако Тевено проверять не собирался.
Он напился из горсти, поплескал себе в лицо и зачерпнул воды в котелок. Повернулся и замер. Наверное, спросонья что-то запорошило ему глаза, и он не заметил очевидного. на сыром песке, у кромки воды отпечатались, совсем рядом
Дальше на сухом песке следы исчезали. Если они там были, вероятно, их засыпало ветром.
Прежде, чем Тевено успел открыть рот, на песок пала тень. Он поднял голову. Перед ним стоял Орен. Пограничник сосредоточенно посмотрел на следы и кивнул – то ли Тевено, то ли своим мыслям. Никакой встревоженности он не выказывал, выглядел как обычно, и Тевено почему-то расхотелось кричать, как он намеревался. Наоборот, когда он заговорил, то приглушил голос.
– Ты знаешь, что это?
– Да.
– Это… плохо?
– Если не нарываться, то ничего не будет. – После короткой паузы он добавил: – Ты иди к своим. И никому не говори. Я сейчас приду.
Тевено подчинился. Когда он вернулся на стояку, остальные собрались в кучку и совещались.
– Нас пятеро, а он один, – бубнил Квилл. – Выждать, когда он заснет…
– Охолони, – перебил его Лейт.– В соседней от нас деревне мужики на одного из «красных курток» за что-то обиделись, не помню уж, за что. И ночью собрались его порешить. Он на улице спал, в дому-то не спалишь его… И было их поболе десятка.
– И что?
– А то. Нет, кто-то из них жив остался…
– Воду пейте, – сколь умел, грубо сказал тевено и сунул Фоле в лицо котелок.
Пусть они не любят Орена, но нельзя же так! Только вчера он всех их спас, а сегодня Квилл подстрекает прочих его убить! А Лейт, который казался Тевено самым здравомыслящим, отказывается лишь потому, что опасается за свою жизнь.
Тевено ненавидел неблагодарность. И от того, что творилось, стало так тошно, что на время он позабыл о том, что видел на песке у реки.
Но когда они снова тронулись в путь, его начали одолевать сомнения. Орен знал, что в этих местах есть что-то нехорошее, еще с вечера знал, недаром же отогнал их на ночь от реки, и не разрешил разводить огонь. И тем не менее ночевку устроил здесь. И почему он запретил Тевено говорить остальным о том, что увидел? Только лишь для того, чтобы их не пугать?
Тевено был, без сомнения, единственным из пятерых, кто испытывал к конвоиру нечто похожее на дружеские чувства. Но не настолько, чтоб его понять. А есть ли у Орена друзья в гарнизоне? Тевено вспомнил судилище, и что там было сказано.
Орен по-прежнему замыкал шествие, но не гнал их, как вчера. От того ли, что им, как уверял он Тевено, не угрожала настоящая опасность, или ему впрямь, как настаивал Квилл, было наплевать на жизни подконвойных?
Тевено
– Орен, я еще вот что хотел вчера спросить. Почему ваш капитан говорил, что Дарлох – дурак?
– Потому что он пожаловался, – проворчал конвоир.
– А у вас это запрещено?
– Нет. Но этого не любят.
Тевено обмозговал то, что услышал. Орен совершил проступок, может, преступление даже, и капитан его наказал. Вроде бы серьезно наказал, судя по тому, как рассержен был Орен. А на самом деле? Подумаешь, меч капитан у него отобрал! Топор-то ведь оставил и, судя по вчерашнему, кутху топором убивать было сподручнее. То есть все наказание в том, что он дал Орену задание, которое тому не шибко нравилось. Но служба – она и есть служба.
Орен избил своего товарища за то, что он поступил противно его, Орена, вере. Однако у Дарлоха может быть своя вера. И пожаловаться он имел полное право. Однако получается, что « красные куртки» сочувствуют не побитому Дарлоху, а Орену. Включая капитана, наказавшего преступника.
Выходит, к этому все и сводится – « чего стоит стражник, который позволяет себя избить»?
– Не понимаю я вас, – с тихим отчаянием сказал Тевено. – Ну, людей из крепостей, из городов. Злые вы. Безжалостные.
– Это верно, – отозвался Орен. – У людей, что пришли из-за леса, свои порядки, и жестокие это порядки. Мало кому они по нраву, даже самим этим людям. Есть такие, что этому противятся. И оружием, и кое-чем иным. Но вряд ли они чего-нибудь добьются. Города все равно будут построены, дороги– проложены, земля – распахана. И если все это уничтожить, жизнь на этом берегу не станет такой, как была раньше. Там, где вырублен лес, никогда не вырастут прежние деревья. Привыкай.
– А если я не могу? Что делать?
– Уходи на другой берег. Там лес не тронут, нет ни городов, ни крепостей. Там даже деревень почти нет.
Наверное, он говорил правду. Тевено за всю жизнь не то, что не был за рекой, но даже не встречал человека оттуда. За рекой – это было все равно, что иной свет.
– Но там ведь кто-то живет?
– Живет. Но если ты думаешь, что, уйдя от власти дукса, короля… охранников и надсмотрщиков, ты найдешь свободу, то ошибаешься. Там тоже есть власть. Другая власть. И другие порядки, и другая жестокость. Но есть.
Жутко было от этих слов, и, чтобы избавиться от наваждения, Тевено спросил:
– А ты откуда знаешь? Сам-то был за рекой?
– Был, – сухо ответил Орен и замолчал. Через некоторое время Тевено стало ясно, что замолчал он надолго. Возможно, ему стало неловко,что он так разболтался, а может, он просто уже сказал, что хотел.
Остальная четверка заметно отдалилась от них. Они тоже о чем-то оживленно беседовали вполголоса – о чем, Тевено не было слышно, размахивали руками. Присоединяться к ним не хотелось, а Орен продолжал молчать, и Тевено ничего не оставалось, как плестись впереди конвоира.