Координаты неизвестны
Шрифт:
Среди прибывших был большой друг Антонова — врач бригады Александр Алексеевич Медяков. Вместе они переходили линию фронта и уже более года делили радости и горести партизанской жизни. Им было о чем поговорить, и лишь на рассвете, уставшие после долгой беседы, они разошлись на отдых. Медяков ушел в землянку, отведенную ему и комиссару, Антонов остался в своей, штабной.
В лагере еще спали, когда сквозь сон Антонов услышал возбужденные голоса свего ординарца, прозванного «адъютантом», и Медякова.
— Вот как хошь, товарищ
— Нужен он мне, понимаешь?
— Ну что ты за человек, товарищ военврач, ей богу?
Не в силах открыть глаза Антонов все же откинул о головы плащ-палатку, крикнул:
— Саша! Это ты?
— Я, Петрович!
— Что там? Заходи!
Медяков вошел с сияющим лицом.
— Слушай, Петрович, дорогой! Знаешь, кого вы тут захватили?
Антонов чуть приоткрыл сонные глаза.
— Это ты о Морозове?
— Ну да! — радостно ответил Медяков.
Антонов молчал. В его памяти неожиданно возникла картина недавнего прошлого. Он вспомнил, как Медяков тепло рассказывал ему о своем двоюродном брате, с которым вместе рос, воспитывался, одновременно поступил и окончил медицинский институт. Получив дипломы, братья решили и дальше работать вместе, но война разлучила их. Брата мобилизовали в армию, а Медякова по его просьбе отправили к партизанам. И часто, очень часто Медяков в задушевных беседах с Антоновым вспоминал брата, беспокоился о его судьбе, сожалел, что не довелось им быть вместе в годину трудных испытаний…
И вот однажды партизанская бригада оказалась во вражеском кольце, долго не могла вырваться из него, несла тяжелые потери не только в непрерывных боях, но и из-за голода и острого недостатка медикаментов. Чудовищные зверства чинили фашистские головорезы в тех селах, которые партизаны были вынуждены оставить под натиском врага. Особенно свирепствовали гитлеровские наемники-власовцы и полицаи, согнанные сюда со всех окружающих районов. Когда Медякову рассказали о том, как эти выродки надругались над женщинами, как на глазах у матерей убивали младенцев, он горячо воскликнул:
— Знаешь, Петрович, ни отца родного, ни брата не пощадил бы, окажись они в этой своре предателей… Я бы и не допытывался у них, как это случилось. Клянусь! Рука не дрогнула бы…
И вот теперь радостная улыбка, не сходившая с лица Медякова, восторженный тон произнесенной им фразы по какой-то неуловимой ассоциации живо напомнили Антонову, с какой любовью Медяков (всегда говорил о своем братишке. «Уж не брат ли его этот доктор Морозов?»- вдруг подумал Антонов.
— Так ты знаешь, кого вы тут захватили? — с еще более радостной интонацией повторил Медяков, и это окончательно убедило Антонова в том, что он не ошибся. — Это же…
Антонов его оборвал:
— А помнишь, Саша, что ты говорил в дни блокады, когда наши друзья один за другим гибли от рук вот этой нечисти? Помнишь, как говорил, что окажись среди этих предателей любимый брательник,
— Погоди, Петрович, о чем ты? — остановил друга Медяков. — Думаешь, Морозов и есть мой братишка? Да ты с ума спятил?! Это же Женька Морозов! Понимаешь? Женька Мо-ро-зов! Мой однокашник!
Антонов почувствовал некоторое облегчение, но уже не мог сдержаться, говорить без раздражения. Да и оснований к этому не видел. Его возмущало, что Медяков говорит о Морозове так, будто Антонов по какому-то недоразумению считает его предателем.
— И что с того, что он твой однокашник? Такой же сукин сын и мерзавец, как все прочие предатели!
— Да ты погоди горячиться, Петрович! Это же чудесный парень! Он…
— Ты скажи мне прямо: пришел за него просить? Так я тебя понял?
— Да. За него, — твердо ответил Медяков. — Ты послушай…
— И слушать не хочу, Саша! Во-первых, этот твой однокашник и «чудесный парень» поднял лапки перед врагом. Словом, зря просишь…
— Я терпеливо слушал тебя, — стараясь быть спокойным, сказал Медяков. — Выслушай и ты меня… Женька Морозов — это же, как тебе объяснить… Ну, понимаешь, душа человек. На свете нет такого…
— И не надо нам таких, — прервал его Антонов. — Лучше бы ему не родиться, чем поднимать руку на Родину. И вообще, Саша, прошу тебя, дай мне поспать и сам отдыхай…
Антонов повернулся лицом к стенке и накинул на голову плащ-палатку. Рассерженный и сконфуженный Медяков вышел из землянки, сопровождаемый насмешливым взглядом «адъютанта» Антонова, широкоплечего, атлетического сложения Сеньки Кузнецова.
Проводив Медякова недобрым взглядом, Кузнецов отошел к землянке и, присев на пень, принялся скручивать козью ножку. Попыхивая ароматным дымком самосада, он мысленно продолжал полемику с врачом.
— Сеня, — окликнул его из землянки Антонов. — Будь добр, зачерпни кружицу холодной воды!
Разговор с Медяковым вывел Антонова из равновесия. Он долго ворочался с боку на бок, тщетно пытался уснуть.
Подавая кружку воды, Кузнецов заодно сообщил:
— Вон уж ходит с комиссаром. Небось, ябедничает… Не люблю таких…
— О ком ты?
— Да врач… Вон как обхаживает комиссара: и так, и эдак, и в лицо ему заглядывает, и руками размахивает. Адвокат какой нашелся…
Рывком Антонов вскочил, оделся и, затягивая на ходу ремень с оружием, вышел из землянки.
Медяков замолчал, как только увидел приближавшегося Антонова. Комиссар, однако, продолжал начатый разговор. Речь шла о докторе Морозове. С первых же слов Антонов заключил, что Медякову удалось в какой-то мере повлиять на комиссара. Ночью, когда Антонов докладывал о прислужнике немцев докторе Морозове, комиссар был настроен весьма решительно, а теперь он говорил о том, что не следует рубить с плеча, что надо спокойно разобраться до конца…