Копье чужой судьбы

Князева Анна

Бомбежка закончилась. На улице воет ветер. Кажется, я слышу шаги Анны. Верю, связь между нами не прервана, даже если она на том свете, а я пока что на этом. Тьма за окном поистине бесконечна. Как бесконечно мал и одинок я в этой большой Вселенной.

Воскресенье, 1 апреля 1945 года

Берлин

За окном пела птица и шумел утренний город. Я встал с постели, достал

сухой паек, выданный накануне вечером. В нем бутылка вина и пасхальный кекс. Сегодня – Светлая Пасха, праздник вне досягаемости этой страшной войны.

После завтрака сел в машину и в поисках парикмахерской стал объезжать улицы. Поблизости ни одной не нашлось, поэтому пришлось значительно удалиться. Наконец в уцелевшей части разрушенного здания мне удалось найти маленькую парикмахерскую, всего на одно кресло.

Оставив машину, я зашел внутрь, в кресле уже сидел мальчишка с простыней на плечах. Судя по амуниции – свеженький новобранец. Заметив меня, мастер стащил с него простыню и предложил обслужить меня первым. Я отказался, сказав, что буду ждать, и вышел на улицу.

Последние дни многое изменили, улицы заполнились десятками тысяч беженцев. В Берлине скопилось много женщин и детей из Восточной Пруссии. Они пришли сюда и не знали, куда им идти дальше.

Я отвернулся к стене, пытаясь укрыть от ветра огонь зажигалки. Когда прикуривал сигарету, поднял глаза, увидел плакат, предупреждавший, что дезертирство карается трибуналом. Подумал: все катится в тартарары. Говорят, здесь, в Берлине, построили несколько расстрельных площадок для дезертиров.

Мимо проехал грузовик с новобранцами, женщины провожали их печальными взглядами. В их глазах застыло ожидание скорой гибели.

– Господин офицер… – Старик-парикмахер вышел на улицу. – Прошу вас зайти внутрь.

В дверях я столкнулся с новобранцем, на голове его топорщился прусский ежик. Вытянувшись, он козырнул мне, а потом побежал, хлюпая не по размеру большими ботинками. И я вдруг понял, что этот мальчишка скоро умрет…

Я сидел в кресле и смотрел на себя в зеркало. Бледное лицо несчастливого человека. На скулах серые тени, выцветшие глаза. Я ненавидел себя за то, что несчастен, ненавидел за то, что жив.

– Вас побрить? – спросил парикмахер.

Я кивнул. Однако побриться было не суждено. Взвыла сирена, оповещая о воздушном налете. Старик снял халат и вызвался показать мне дорогу в бомбоубежище.

Увидев на стене аббревиатуру LSR, сокращенное – Luftschutzraum, обычное обозначение бомбоубежищ, старик-парикмахер спросил:

– Знаете, как теперь расшифровывают такое сокращение местные острословы? – И, не дождавшись ответа, ответил: – Lernt Schnell Russisch – учи скорей русский.

Никак

не отреагировав, я подумал, что еще полгода назад он вряд ли решился бы сказать такое, да еще в присутствии немецкого офицера.

В подвале скопилось человек сто пятьдесят, в основном гражданское население. Для большинства не хватило сидений, они стояли и сидели на корточках вдоль стен. Мамаши держали на руках грудничков. Дети постарше лежали в колясках до тех пор, пока не гасли свечи, специально установленные на бетонном полу. Тогда детей поднимали на руки или сажали себе на плечи, чтобы те могли дышать оставшимся кислородом. Кто-то чуть слышно играл на губной гармонике…

Земля дрогнула, раздался глухой взрыв. Следом загрохотала зенитная артиллерия. Один за другим заплакали дети. Взрослые только плотнее прижались к стенам.

Освещение было до крайности скудным – несколько ламп на все бомбоубежище. Их синий мертвенный свет создавал атмосферу ада. Я стоял у лестницы, ведущей к выходу. На верхней ступеньке сидела женщина, она забежала последней. Дежурный закрыл за ней тяжелую дверь. Я обратил внимание на ее странный наряд: зеленый старомодный капот и шляпка с красной вуалью. Словом, комическая старуха из оперетки.

В подвале стало душно. Свечи гасли одна за другой. Спасаясь от удушья, люди стремились к лестнице, стараясь забраться как можно выше. Меня оттеснили к двери, и я оказался рядом с женщиной в красной вуали. Она сняла шляпку… и подо мной дрогнул пол. Не потому, что рядом рванула бомба, а потому, что на верхней ступеньке сидела живая Анна Хиппиус.

Глава 20

Месть

Полина зашла в приемную директора.

– Что? – спросила у нее секретарша.

– Меня вызвали.

– Насколько я знаю – в отдел безопасности.

Полина смутилась:

– Я ни разу там не была. Не знаю, где это.

– Теперь вам часто придется туда заглядывать, – секретарша встала и направилась к выходу. – Идемте, я провожу. – Здесь Свирская, – объявила она, открыв нужную дверь.

– Пусть зайдет, – ответил голос из кабинета.

За столом сидел Юрий Николаевич. С ним Полина познакомилась в кабинете Варовского.

– Садитесь, – предложил он Полине. – Я хотел поговорить о пропавшем рисунке. Как он там назывался… – Юрий Николаевич заглянул в свой листок. – «Человек в сером на фоне гор».

– Называется, – сказала Полина.

– Что? – не понял режимник.

– Рисунок нашелся. Поэтому «называется», а не «назывался».

– Пусть так, – согласился Юрий Николаевич. – Именно об этом я и хотел спросить. При каких обстоятельствах был найден рисунок?

– Это мне неизвестно.

– Позвольте… Не вы ли сообщили Альберту Ивановичу, что акварель нашлась?

– Я, – подтвердила Полина.

– И вы об этом узнали…

– От моего мужа, старшего следователя прокуратуры Сергея Дуло.