Копье и кость
Шрифт:
Грей по-прежнему не скрывал презрения и недовольства, едва Шиада появлялась в его комнате. Сыпать оскорблениями перестал, но все так же возмущался и ворчал при каждом удобном случае. Ему не нравилось все: настои, мази, то, как невестка дышит, как сидит, ее молодое лицо. Однако стоило жрице пропасть на день-другой, Грей орал, что велит высечь девчонку, забывшую о своих обязанностях. Да орал так, что замок ходуном ходил. Такого не скажешь вслух, но Грей прекрасно чувствовал, как без лекарств жрицы боль его возрастала. И уж тем более никому
– Зачем ты ходишь за мной? Мужу слово дала? – спросил однажды свекор.
– Обучаюсь терпению.
– Или думаешь, что тебе после смерти зачтется за доброе дело? Надеешься, что это спасет твою душу от адского огня?!
– Я не верю в ад, старик. А богов никакой ложной добродетелью не обманешь – они от начала времен знают каждый наш поступок и кто чего заслуживает.
– И за какие, интересно, поступки я так мучаюсь?! – крикнул Грей и тут же отвернул от женщины искаженное злобой лицо.
– Долго умирают или в знак жертвы, или за грехи. Думаю, ты знаешь, что из этого относится к тебе.
Грей трижды переменился в лице, подбирая в голове ответ, но жрица перебила:
– Не ври хотя бы себе.
Уходя, Шиада плотно закрыла за собой дверь, задавшись вопросом: и впрямь, что за грех совершил Грей, если его искупление столь долго? Ответ не заставил себя ждать.
Спустя еще две луны Грей, недобро покосившись на невестку, наконец сказал:
– Шиада, твоя душа уже проклята и хуже тебе не будет, так будь добра, помоги мне умереть.
– Воздержусь, – вежливо отказала жрица.
– Сама же понимаешь, – рявкнул Грей, – тебе больше не придется ходить за стариком, которого ненавидишь так же сильно, как он тебя.
Жрица, безмятежно возясь со склянками и чашками, кивнула:
– Я понимаю – безусловно, мои умственные способности не столь ограниченны. Смею предположить, они даже превосходят твои. Но это не решает проблемы: если я выполню твою просьбу, Берад через четверть часа раскудахтается, как петух при виде соперника в курятнике. Или, того хуже, назначит мне стражу, заключение, учудит еще какую-нибудь дурь. Так что, дорогой свекор, – женщина заговорила недавними интонациями Грея, – будь добр, сойди в могилу сам.
– Чертова рыжая дрянь! Я ведь предлагаю облегчить себе жизнь!
– Ты предлагаешь мне в клочья разорвать перемирие, которого мы с Берадом достигли большими трудами.
– Дура! – с вызовом бросил старый герцог.
– Мешок с костями, – резюмировала женщина.
– Я приказываю тебе!
– Боюсь, приказывать здесь могу только я.
Грей завозмущался, как никогда за всю жизнь.
– Поговори с сыном. Если Берад одобрит эту затею, я принесу тебе зелье смерти.
Женщина вернулась в спальню и села у окна. Закуталась в шаль – из щелей в стенах тянет. Новая затея свекра – рожденное в муках решение – не шла у нее из головы. Жрица прекрасно знала, что ни о чем подобном Грей с сыном говорить не будет: он оставил роль вестника ей, невестке. Нравится или нет, лучше сказать мужу сейчас, пока конфликт не разросся. Но как о таком
Шиада иронично хмыкнула и отмахнулась. Берад это даже за плохую шутку не примет.
Но в любом случае лучше сказать, нежели дождаться момента, когда она уступит напору старика, а Берад не сможет примириться с фактом. Дурные вести вообще всегда нужно доносить через слово – от слова можно отгородиться, насколько хочется, банально заявив: «Не верю!» – но от дела или вещи, доказывающей его совершенность, не отгородишься. Вот он – аргумент – перед глазами: меч, как символ погибшего воина, стяг в крови в знак разорванного союза, нож и красная лужа – в знак состоявшегося убийства…
А слово надо просто произнести – жрица прогнала непрошеные видения.
Когда Берад вошел в ее комнату, рассыпался в признательности и попытался подарить янтарное колье, Шиада отвела руку с подарком и рассказала о просьбе Грея. Берад заморгал, надеясь, что сейчас проснется и все сказанное женой окажется сном. Но пробуждение упорно не наступало.
– Это… это он сгоряча, – наконец выговорил мужчина.
– Ты сгоряча не просил отравить тебя, когда валялся без сил в лазарете Кольдерта.
– Ну я ведь моложе отца.
Шиада устало вздохнула и – Берад готов был поклясться, что луна сошла с небес! – приблизилась, положила руку ему на щеку и улыбнулась.
– Ты чище отца, Берад. – Шиада показалась герцогу на удивление мягкой и отзывчивой. Судя по всему, сей факт делал ее довольной.
– Не думаю, что Грей согласится поговорить с тобой о том, чего наворотил в прошлом, но все же попробуй. Если нет – приведи отцу священника и заставь исповедаться.
Берад ушам не поверил. Исповедаться? Исповедаться?!
– Шиада? – осторожно спросил мужчина, накрывая ее ладонь на лице своей.
Женщина тут же высвободилась:
– Чем дольше и сильнее страдает, умирая, человек, тем, как правило, хуже прожил жизнь или он, или кто-то из его ближайших предков. Исповедь могла бы помочь.
Несмотря на то что Шиада слегка отстранилась от него, Берад просиял:
– Господь Всемогущий! Шиада, не знаю даже, что сказать…
Но лирическое настроение супруги, кажется, уже иссякло.
– От тебя требуется не говорить, а действовать, Берад. Я полгода делаю для него все, что могу, но, чтобы сделать следующий шаг, нужно, чтобы ты сделал свой.
– Я понял, – согласился герцог.
– Тогда добрых снов, – напутствовала женщина, пряча улыбку.
Оценив намек, Берад ретировался из спальни супруги, зацепив по дороге очередную служанку, которая по всем формам вполне подходила ему в постели.
Шиада ткала. Многие женщины замка сидели здесь же, кто за прялкой, кто за станком. От жары и монотонной работы жрица почти задремала.
…Было пасмурно. Дул ветер. Воздушные потоки бушевали вдоль берега. Их продроглость и пронизывающий холод жрица чувствовала кожей. Шиада узнала побережье Бирюзового озера.