Копье Судьбы
Шрифт:
Стараясь не стряхнуть снег с кустов шиповника, он прополз к тайнику и принялся раскапывать снег. Вскоре рука провалилась в пустоту. Расширив проход, он пропустил вперед Нину, и заполз следом, закрыв отверстие изнутри трофейным чемоданчиком.
Они оказались в каменном гробу. Нина дрожала от страха и холода. Василий обнял ее и прижал к себе.
– Не бойся, двумя смертям не бывать, а одной не миновать.
Донесся собачий лай. Девушку охватил приступ дрожи. Еще закричит от страха, подумал Василий.
– Слышь,
Она даже дрожать перестала.
– Ты? Он так перепугался, под нары залез!
Василий тоже дрожал от страха и пронизывающего до костей холода.
– Скажи, напоследок, у вас с ним что-нибудь было?
– С кем?
– С Чистяковым…
– Ты че, дурной, Жуков? – Нина возмущенно затрепыхалась. – Нужен он мне, как голове дырка.
– А чего ж ты выскочила… – Василий сжал ее плечи так, что хрустнули косточки, – вся в исподнем? Я за землянкой притаился, все видел.
– Я выскочила? Не дави, ой… Я?
– Ты! Тихо. Услышат.
– К нам, к нам идут, Вася-а-а-а…
Поначалу молодой партизан собирался просто отвлечь девушку разговором, но постепенно стал заводиться ревностью.
– Ну, че ты все виляешь, – шипел он ей на ухо, – хоть напоследок скажи, было у вас с ним что или нет?
– Вот дурной, нашел время ревновать!
– А ну, говори напоследок! Было? Скажи хоть перед смертью правду!
Нина дала честное комсомольское, что не изменяла.
– Ты же сам знаешь, – вздрагивала она от доносящегося снаружи лая собак, – таскал он меня на допросы, каждую ночь таскал. В тот раз-то что было? Сомлела я в тепле, а как патроны начали в печке выстреливать, я и проснулась. Смотрю, а я уже это… без гимнастерки, и штаны расстегнуты…
– А ты будто не чуяла, как он тебя там… а?
– Да не успел он ничего.
– А если б я патронов не сыпанул, дала бы ему? Дала?!
– Вот ты дурной! Немцы кругом, а он!
Совсем близко послышались гортанные голоса, лай собак.
Нина вскрикнула. Женщины не могут контролировать себя в минуты смертельной опасности, кричат в голос, чтобы услышали и пришли на помощь мужчины.
Жуков зажал ей рот ладонью.
Она сорвала его руку, горячечно зашептала.
– Не хочу к ним в руки попадать, не хочу, Васечка! Застрели меня, а потом себя. Давай умрем!
– Авось, пронесет… Тихо!
– Нет! Сюда идут. У них же собаки. Лучше смерть, чем муки. Стреляй!
Вынул Василий револьвер, откинул барабан: в пустых гнездах прощупался капсюль всего одного патрона. Предпоследний он сжег на оберста. Что делать? Застрелить Нину, а самому пойти в гестапо?
Но девушка нашла другое решение, страшное в своей простоте.
– Вася, выхода нет! Задуши сначала меня, а потом стреляйся
– Да ты что, Нин… – обомлел он. – Как я тебя задушу?
Она вцепилась ему в плечи, затрясла.
– Хочешь, чтобы они меня пытали и насиловали? Ты этого хочешь? Васечка, ну нет же другого выхода! – Нина нащупала и наложила ледяные пальцы жениха себе на горло, зачастила горячечно, слыша в двух шагах, за тонким стальным чемоданчиком, хруст немецких шагов и хриплое ворчание собак. – Я сама себя буду душить, ты только помоги. Не успеем, вот же они! Скорее! Давай! Не тяни! Не дай, чтоб меня му-у-у-у-учили! И сам меня не мучай, прошу!
Голова пошла кругом. Права Нина. Умрем и исчезнем с проклятой земли! Вместе. Навсегда. И весь ужас, все муки в холодном, голодном лесу тут же закончатся.
– Я не дам, чтоб тебя мучили, – молодой партизан сначала неуверенно сжал горло любимой поверх ее рук, припал губами к ее губам в прощальном поцелуе и… стиснул пальцы. Сдавил так, что перед глазами поплыли огненные круги, в ушах зазвенело. Давил и шептал, как делал это в минуты острой близости «Любимая, сейчас, потерпи, еще чуть-чуть, все будет хорошо…».
Лай собак, гудение крови в голове, мычание и биение тела под ним, укус в губы, – все слилось в приступ жгучего безумия.
«Ты же сама смерти просила, а теперь кусаешься!»
В приступе отчаяния и злобы Василий так стиснул пальцы, что захрустело ломкое горло. Обмякла Нина, больше не барахталась, не кусалась.
Василий впал в забытье.
Очнулся от оглушительного лая за стальной переборкой чемоданчика.
Разжались окоченевшие пальцы на горле убиенной Помазковой, взвели курок, приставили дуло к виску неизвестного солдата.
БЕРЛИН. ОСОБНЯК НА БЕРЕНШТРАССЕ 36
Наши дни
– Не бойтесь, – немигающим глазом вперился в гостя старый граф. – Вы вошли в контакт с моим будхическим телом. Это часть посвящения.
Астральный ток сотрясал тело генерала российских спецслужб.
Огуренков почувствовал, что теряет контроль над разумом.
– Что вы делаете, – прохрипел он, – прекратите.
– Я предупреждал, что у вас не будет другого выхода, – прошелестел голос. – Теперь вы обязаны пройти посвящение.
– Посвящение? Но во что?!
– В «Bestellen Spearmen», «Орден Копьеносцев». Сегодня я посвящаю вас, а меня посвятил сам фюрер! Мое полное имя – Клаус Шенк Филипп Мария граф фон Штауфенберг.
Призрачная кисть разжалась.
Огуренков рухнул в кресло.
Голова прояснилась, но гудящая рука висела как отшибленная.
Как он назвал себя? Штауфенбергом?
Но легендарный полковник был расстрелян сразу же после неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года. Неужели?..