Копьё Света
Шрифт:
Но мысли Этиора почему то уходили в сторону размышлений, что это все часть чего-то большего. Да, мальчик пережил ужас и предательство. Его же собственные родители принесли дитя в жертву забытым богам. А сам мальчик чуть не стал кормом для потусторонних тварей. И у этого есть второе дно? Какое? Этиор пока не знал. Не видел. Нужно больше фактов и странных моментов, наводящих на эти предположения. Тогда у него обязательно выстроиться полноценная картина происходящего. Пока что она неполная.
— Кто-то идет! — голос эльфа нарушил монотонность разговоров у костра. Ильтирим слышал куда лучше остальных, и видел
— Бродячий менестрель, — с ухмылкой на лице сказал Шэд, — скорее всего, попросится у костра посидеть, да погреться. Споет пару своих лучших песен и пойдет дальше, — против такого вечернего променада путники не возражали.
Светлые авантюристы встречали странствующего барда чашкой горячего супа и краем ржаного хлеба, приглашая к месту у костра. А тот, в благодарность за прием, под переливы лютни, исполнил композицию о длинных, извивающихся ручьем путях, ведущих барда волею Судьбы. С улыбкой и светом благодарности в глазах, Жрица протянула страннику еще одну тарелку с похлебкой. Суп менестрелем был быстро съеден, хлеба также не осталось. В руках у него только горячий чай, пышущий прозрачно-белым паром.
— Куда путь держите, странники? — интересуется менестрель, ненавязчиво перебирая пальцами по струнам музыкального инструмента.
Только смотрел он ни на Жрицу, чей облик подобен Свету Всевышнего. Не на гнома, сидящего рядом с ней. И даже не на полуифрита. Ему они были не интересны. Бард внимательным взглядом изучал троих местных жителей — беловолосого эльфа, мальчика лет двенадцати и темноволосого мечника. Эти трое его почему-то напрягали. Было в их лицах, взглядах и даже манере сидеть нечто гнетущее. Выводящее из равновесия. Мог бы странник читать мысли, или хотя бы улавливать эмоции, ответил бы наверняка что с ними не так. Но он не может.
Зато может с помощью своих способностей это выяснить. Играющей на фоне разговоров музыкой и переливами струнных переборов, незаметно для всех, ночной гость погружает путников в дрему, а оттуда в глубокий сон, отправляя каждого из них в прошлое. В те моменты, которые наполнены потаенными страхами и кошмарами. Туда, откуда нет пути назад. Лишь по головокружительной спирали вниз, в пучину черной Бездны, наполненной видениями и воспоминаниями, которые пробуждаются из чертогов почти стертой памяти.
— Что же вы скрываете, гости Севера? — спрашивает бард, смотря на полупрозрачные облачка, поднимающиеся над головами каждого путника.
В провалах черных глаз — любопытство, на губах — широкая улыбка, а тишина ночи нарушается липким, скользким смехом, наваждение от которого хочется скинуть, передернув плечами. Первым его интересует снежный эльф. Его кошмары и страхи, от которых длинноухий пытался сбежать все это время. И которые его внезапно настигли здесь, у костра.
…
В серебристо-белом облаке, искрящимся звездной крошкой, странник видит бескрайний, нескончаемый поток прозрачно-голубого льда, окутавшего все вокруг.
И посреди этого ледяного великолепия, переливающегося бликами солнца, отражающегося от зеркальной глади льда, замер без движения и он — Ильтирим. Но его судьба отличается от участи попавших в оковы льда. Его будущее — это долгое, ведущее в пургу одиночества странствие по землям Севера, наполненное страданиями и предстающими картинами содеянного. Ведь тот, кто обратил всех в лед — он сам. Желая спасти северный народ, закончить войну за земли, Ильтирим призвал его — Изначальный Лед, вверяя ему будущее, отдавая до последней единицы маны всю силу.
— Отец, матушка, братья, — надрывно произносит Ильтирим, не смея посмотреть им в лица, — я не хотел, не так, не такой ценой, — каялся он, роняя горькие слезы, сжимаясь в клубок и раскачиваясь взад-вперед, ища забвения, — не так, не так! — бормотал он себе под нос, раздирая душу в лоскуты. Всего за пару минут, взывая к Изначальному льду, отдавая жизненную энергию, эльф присоединяется к застывшим во льду родителям и братьям
…
— Интересно, необычно, — говорит бард, смотря на облачко кошмара, зацикленное на бесконечное повторение одного и того же видения. С новым кругом, оно погружает спящего все глубже и глубже, забирая с каждым разом все больше и больше лет жизни. Потерянная во сне энергия питает менестреля, даруя почти что бессмертие. — А тут у нас кто? Мальчик, — подошел он к Айону, рассматривая его облачко кошмара, тянущееся нитями энергии к барду, также насыщая и наполняя силой.
Айон, по-прежнему держащий Шадара за рукав рубашки, прикорнув на его плече, видел прошлое, то самое, от которого хотел сбежать, о котором хотел забыть. Сто лет дьяхэ с этим справлялся, заталкивал ужасы детства в глубины памяти, в самый мрачный угол. Но этот бард, своими переливами лютни и ненасытным желудком, поднял на поверхность, из вязкой топи то, что должно было лежать там вечно.
…
Заброшенный, полуразвалившийся храм, принадлежавший в прошлом какому-то могущественному богу, а теперь потусторонним тварям, тиранящим местных жителей. Храм, его кельи и территории таят десятки лабиринтов, а в них живут монстры, которые не откажутся перекусить заблудшими путниками или искателями утерянных сокровищ. Но сейчас бард видит не запутанные коридоры, не комнаты послушников, а алтарь и статую того, кому поклонялись, у кого просили защиты, и кому приносили жертвы. Человеческие, еще дышащие, трепещущиеся, подобно выброшенной на берег рыбе.